— Да делайте что хотите! — вскрикнула я, продолжая рыдать. — Стреляйте, травите… Мне не нужна моя жизнь, вы сделаете большую милость, если убьете меня! Валяйте, что ждете? Кишка тонка, да? Не можете нажать на курок? Вы психопат, вы жалкий слабак, который даже простого действия сделать не может!
Краем глаза я видела, что Максим Григорьевич с интересом и издевкой смотрит на меня. Он даже опустил пистолет, дуло направлено было не точно мне в голову, как раньше, а немного в сторону. Продолжая рыдать и заламывать руки, я вскочила на ноги и ринулась к багажнику машины с криком «Андрей, прости меня!»
Мне хватило минутного замешательства врага, чтобы цепко обхватить его шею и заставить от неожиданности выронить оружие. Отчаяние, боль и слепая ярость придали мне силы, и могу поспорить, преступник даже не ожидал, что сломленная, измученная женщина способна на столь жесткий захват. Максим Григорьевич рухнул к моим ногам, я же схватила его пистолет и направила ему в голову.
— Роли поменялись, — переводя дыхание, проговорила я, все еще возбужденная этой короткой, но яростной схваткой. — Ваша игра окончена. Вам предстоит долгий тюремный срок за убийства. Была бы моя воля — я бы пустила вам пулю в лоб, но знаете, это слишком мягкое наказание для вас. У вас будет время подумать о ваших грехах, долгое время, которое вы проведете за решеткой. И я вам желаю, чтобы каждую ночь к вам приходили в кошмарах те, кого вы лишили жизни, те, кто никогда не оставит вас в покое и до последних ваших дней будет преследовать вас.
Эпилог
Мне бы очень хотелось закончить всю эту историю на оптимистичной ноте. В больницу я не вернулась, преступника сдала полиции, и тот понес заслуженное наказание, убийства пациентов прекратились, и все жили долго и счастливо. Но… подобное завершение наигранное и неправдоподобное. Да, все верно — я покинула клинику, мое плечо почти зажило, рана затянулась, и остался только небольшой шрам. Таблетки на ночь я больше не пила, к Степану Сергеевичу ведь за рецептом я не попала, да, собственно, и не собиралась этого делать. Не нужны мне больше лекарства, и без них обойдусь. Вернулась тетя Мила, которой я была рада как никогда. Я пыталась выглядеть здоровой и бодрой, а шрам от ранения прятала под длинными рукавами футболок.
Я была на похоронах Андрея, видела его маму. Женщина с трудом передвигалась, постоянно плакала и ничего не говорила. Сперва она потеряла дочь, а потом — сына. Я только пожала ее руку, ничего не сказав, и она вряд ли знала, кто я такая и что делаю на похоронах. Было много людей, но я никого из них не знала, поэтому меня никто ни о чем не спрашивал, никто со мной не заговаривал. Помню, как все прощались с Андреем. Я тоже подошла к гробу, в последний раз взглянула на его красивое лицо и в первый и единственный раз поцеловала его. Положила четыре желтые розы — живые розы, знак того, что я никогда его не забуду, а в гроб рядом со скрещенными руками Андрея аккуратно поместила маленький томик Есенина, стихи которого я никогда не смогу больше читать, после чего покинула кладбище.
Весна вступала в свои права. Зеленели деревья, мощно росла сочная трава, покрывая землю ярким цветом. Появились первые цветы.
Я старалась не выходить на улицу — мне казалось неправильным, что природа так радуется, что хмурая зима отступила и земля пробуждается от мерзлого сна. Наверно, весна еще долго будет ассоциироваться у меня с теми четырьмя желтыми розами и книжкой Есенина, навсегда оставшимися на кладбище, как и частичка моей души.
