– Элеанор, что если ты ошибаешься? – спросил он. – Что если Кинкейд не был Ртутью? Тогда ты убила невинного человека.
– Он признался.
– И ты ему поверила?
– Зачем ему мне лгать? – Она замялась, а затем продолжила:
– Вот почему я вернулась к нему, в переулок Энджелкрофт. Чтобы поговорить начистоту, чтобы убедиться, что это правда. Ну… он сказал мне, что это так. Он утверждал это. И потом приехали вы.
– Я слышал, как ты говорила: «Это моя вина. Во всем виновата я». Ты говорила это, когда смотрела на тело своего отца.
– Ну, да. Если честно, в то время я не была уверена. Но теперь знаю.
– Думаешь, что имеешь право убивать человека, вершить суд по собственному желанию?
– Нет.
– Но ты говоришь…
– О, ради Бога! Никто другой не мог этого сделать. Никто! Кинкейда никогда бы не поймали. Он бы просто раз за разом возвращался в Сумрачный район.
– Я не видел, как это произошло. Вот в чем загвоздка в твоей стройной истории. Я не видел, как ты убила его.
– Что ж, это меня пугает.
– Почему?
– Не думаю, что вы поймете, такой человек, как вы…
Найквист посмотрел на нее. Усталость давила ему на плечи. Еще разок приложившись к бутылке, он сел на стул, закрыл лицо большими, покрытыми шрамами руками и довольно долго оставался в таком положении. Никто не говорил ни слова. За окном проносился поезд, отбрасывая мерцающие черно-белые блики на сгорбившуюся фигуру и создавая оглушительный шум. И вдруг наступила тишина, и в комнате снова появились тени, удерживающие Найквиста внутри себя, как решетки клетки.
– Вам страшно, я вижу, – тихо сказала Элеанор.
Он не поднимал глаз.
– Найквист, я видела ваше лицо в саду, когда появились сумерки. Вы боитесь сумерек.
– Ты можешь помолчать? Дай мне подумать.
– Конечно. Подумайте.
Перевернув спортивную сумку, Элеанор начала разглядывать свои вещи – сложенную одежду, теневую куклу и открытку от своей подруги, отдыхавшей на французском побережье. Она посмотрела на изображение пляжа и улыбнулась. Затем она нашла фотографию Кинкейда. Выражение лица мгновенно изменилось, превратившись в причудливую смесь утраты и отвращения, как будто она не могла решить, какую эмоцию выбрать.
– Что за сила была у Кинкейда? – спросил Найквист.
Она не отвечала.
– Элеанор, ты должна начать помогать мне. Ты должна мне верить, твоя жизнь в опасности.
Теперь она смотрела на него, и лицо не выражало ничего, кроме отвращения.
– Что, черт возьми, ты знаешь? Я имею в виду, на самом деле? Ты ничего не знаешь обо мне или моей жизни.
Найквист поднял руки в знак капитуляции. Но она не унималась:
– За всеми этими мышцами и шрамами скрывается грустный одинокий маленький мальчик, верно?
Он лишь пожал плечами в ответ.
– Ты когда-нибудь был женат?
– Давным-давно.
– А дети есть?
– Мой брак был недолгим, и до этого не дошло.
– Я не удивлена.
Найквист изо всех сил сдерживал боль. Подойдя к окну, он посмотрел на темные улицы внизу и увидел несколько огоньков света в зданиях на другой стороне железной дороги. За тенями и задернутыми занавесками кипела жизнь: влюбленные, семьи, люди едят, беседуют, слушают радио, играют в настольные игры.
– Что это?
Найквист оглянулся. Она вытащила из сумки музыкальную шкатулку.
– Твоя мать, Кэтрин, положила ее на могилу Кинкейда. Подними крышку.
Как только она сделала это, заиграла мелодия. Сейчас она звучала обыденно – несколько ломких нот, вырывающихся из-под металлической крышки, почти жалких. Что, он раньше вкладывал в мелодию особый смысл?
– Я думал, это была твоя игрушка.
– Нет.
– В детстве…
– Я вижу ее в первый раз. – Она закрыла крышку. – Еще одна ошибка.
– Дай ее мне.
Она передала ему шкатулку. Он поднял крышку и прислушался, стараясь вспомнить хоть что-то из своего собственного детства.
Ничего. Совсем. Сплошная пустота.
Он бросил шкатулку на пол и разбил ее ударом каблука надвое.
– Боже мой! – воскликнула Элеанор. – Что с вами?
Найквист уставился на нее. Она замахала руками.
– Вы сумасшедший, – закричала она. – Честно говоря, я думаю, что вы наполовину помешанный.
– Я делаю то, что нужно сделать. – Он вытер лицо рукой. – Что тебе говорит время семь минут восьмого?
– Ничего. А что?
– Подумай! Семь минут восьмого. Это должно что-то значить.
Элеанор проигнорировала вопрос. Вместо этого она затолкала свои вещи обратно в сумку и встала.
– Ты куда собралась? – спросил он.
– Мне нужно уйти отсюда.
– Ничего подобного.
– Это нелепо. Я ухожу. Откройте дверь.
– Сядь.
– Дайте мне ключ.
– Сядь, черт возьми!
Лицо Найквиста обрело жестокое выражение, исключающее какие-либо возражения. Элеанор села на край кровати и сказала:
– Вы такой же негодяй, как и они, как Кинкейд и Бейл.
– Да. Прости.
– Что такое? – спросила она. – Что с вами не так?
Найквист вздохнул. В его глазах было слишком много темноты.
И вдруг он сказал:
– У меня нет родителей. Никого. Моя мама умерла, когда я был ребенком. Мой отец оставил меня вскоре после нее. Мне было восемь лет. Он ушел в сумерки.
– Ох…
– Вот так.
– Бедный. Как же вы справились?
Его лицо не выражало никаких эмоций.
– Выкручивался, как мог. И до сих пор это делаю. – Извечный закон жизни. – Это заставляет меня двигаться вперед. И это же тянет меня назад.
– Ее сбила машина, – продолжил он. – Я был там с ней, стоял на тротуаре. Мой отец собирался забрать нас, но опаздывал. Он ехал на красном седане. Я всегда буду помнить эту машину. Он пил со своими друзьями. Как всегда. Мать нагнулась, чтобы вытереть грязь с моего лица, затем повернулась и вышла на дорогу, не посмотрев предварительно по сторонам. Он не остановился. Мой отец не остановился…
Найквист уставился в никуда, а перед глазами проносились воспоминания. Старые светофоры и дорожные знаки, рука его матери в детской руке, приближающаяся виляющая красная машина, крик, звук падающего на асфальт тела… Лицо отца за рулем, его взгляд, полный отчаяния…
