– Именно.
Он отошел от окна.
– Расскажи мне, что ты знаешь о наркотике киа.
– Кинкейд сказал мне, что киа произошел из сумеречных земель, из цветка, который растет там.
– Значит, Кинкейд был дилером?
– Да. Он признался в этом.
– А Бэйл?
– Он тоже в деле. Он получает от этого прибыль.
– Тебе сказал об этом Кинкейд?
Она кивнула.
– Но сам Доминик ненавидел этот наркотик. Он сказал, что киа опасен, и предупредил меня об этом. Вообще…
– Что?
Элеанор поморщилась.
– Он сказал мне, что сожалеет о том, что занимается этим бизнесом. Он допустил ошибку.
Найквист ухмыльнулся.
– Чертовски поздно для сожалений.
Она оставила эту фразу без ответа.
Он смотрел, как она возвращается в центр комнаты и садится на кровать. Иногда она была обычным подростком, девочкой, но случались моменты, когда она казалась старше своего возраста. Он не мог не жалеть ее. У бедного ребенка два отца, и оба мерзавцы. Ее жизнь была трагедией ожидания. И по какой-то причине его жизнь соединилась с ее жизнью: две временные шкалы, пересекшиеся в ночи под мириадами звезд, на какой-то миг слились воедино. И, казалось, не было возможности избежать такого пути.
Он заговорил резким голосом, чтобы привлечь ее внимание.
– Элеанор, как Ртуть совершал убийства, не будучи замеченным? Кинкейд рассказывал тебе?
– Да.
– Как?
Она опустила глаза на свои руки, лежавшие на коленях. Он ждал. Они молча сидели в убогой, холодной, грязной комнате.
Вдали, словно вой одинокого ночного зверя, раздался свист поезда.
И вновь тишина.
– Он крал время, – наконец произнесла Элеанор.
Найквист был уверен, что ослышался.
– Что ты имеешь в виду?
Она умостилась на кровати и начала рассказывать ему все, что знала.
– Это то, с чем родился Кинкейд, что-то связанное с городом, и в частности с сумерками. И это происходило только тогда, когда он пребывал в определенном настроении, будь то беспокойство, страх, гнев или другие сильные эмоции. Он сказал мне, что впервые это произошло, когда он был юношей, в период полового созревания. – Она сделала паузу. – Он никогда не мог уйти далеко от Сумрачного района, не испытывая при этом слабости. Он сказал, что это немного похоже на то, что чувствует вампир при дневном свете.
Она усмехнулась, вспоминая, а Найквист выполнил быстрый мысленный расчет: да, каждое убийство Ртути происходило в тех населенных кварталах, которые располагались ближе всего к туманной линии – Лунный свет, Фаренгейт, Блесквиль, Полутень. Само по себе это мало что значило, но немного проясняло утверждение Элеанор. Она продолжала:
– Его всегда подвергали издевательствам, избивали, особенно одна шайка парней, которые обычно околачивались на границе сумерек. Они однажды увидели, как он за ними наблюдает, и их лидер устроил из этого целое шоу, набросившись на Доминика с кулаками. Другие не давали ему вырваться, а их лидер наносил по лицу моего отца удар за ударом.
Найквист смотрел на нее. Она рассказывала историю изнутри, как будто сама была главным действующим лицом.
– Он был беспомощен. Чувствовал ужасную боль. Повсюду была кровь, вокруг глаз и рта. А лидер шайки не останавливался. Он просто продолжал бить его. А потом это случилось.
Она на секунду замолчала, пытаясь припомнить детали.
– Вот что он мне рассказал. Он почувствовал, что потерял сознание. Или упал в обморок. Он назвал это затмением. Фактически несколько секунд его жизни были отобраны. В один момент его избивали до полусмерти, а в следующий он уже стоял на ногах. Время между этими моментами исчезло. И внезапно у него появилось преимущество. Его противника отбросило назад, как будто его ударили. Это было все, что требовалось Доминику, лишь эти несколько секунд. Ему удалось подняться, и он начал бежать. Он сбежал. И даже не понял, как это случилось. Он понятия не имел. Только потом, когда это произошло во второй раз и в третий, он понял.
– Значит, это происходило только тогда, когда он был в опасности?
– В опасности. В ярости. Испытывал боль или находился рядом с тем, кому было больно. И чем больше он был взволнован, чем страшнее или опаснее была ситуация, тем больше времени он мог украсть. Например, когда кто-то умирал или был убит. Тогда он мог украсть минуту или даже больше у всех, кто находился поблизости. Но на самом деле поначалу у него не было такого контроля над этим. По сути, момент исчезал и для него. Потому что он, так же как и жертва, был тесно связан со временем.
– Значит, он не мог вспомнить, что именно произошло во время затмения?
– Нет, только то, что, как правило, происходило в его пользу.
Найквист посмотрел на сломанные кусочки музыкальной шкатулки на полу.
– Вот почему никто никогда не видел, как Ртуть совершал свои преступления, – продолжала Элеанор. – Одна-две минуты времени просто исчезали. Для всех, кто участвовал в происходящем. А все свидетели видели только начало события и конечный результат. – Вспоминая, она подняла глаза. – Он сказал мне, что это похоже на то, как будто ты живешь по личной временной шкале, по той, которую никто посторонний не может осознать. И когда ты живешь по ней, ты будто становишься невидимым. Время для тебя проходит точно так же, и ты можешь действовать в его рамках. Но на деле вы находитесь вне временной шкалы других людей, понимаете? И тогда наносите удар!
– А потом…
– А потом возвращаетесь в обычное время. А воспоминание исчезает.
Найквист вспомнил прочитанные новости, а также комнату на краю сумерек до момента своего собственного затмения. События, казалось, ускользали из памяти.
– А никак нельзя вспомнить, что случилось?
– Не знаю, – ответила она. – Я правда не знаю. Думаю, Доминик знал, но почему-то не сказал мне. Но я вижу это как сцену, вырезанную из фильма. Или как короткий отрывок, кадр, запечатленный на магнитной ленте. Недостающая часть все еще существует, но отдельно от всей пленки или ленты.
Да, такое Найквист мог понять. Резкая смена кадра. Это соответствовало тому, что он испытал. Но все же трудновато такое осмыслить.
– И ты думаешь, что в ту минуту зарезала своего отца?
– Что еще могло произойти?
– И что, муки Кинкейда, его боль, последние конвульсии каким-то образом активировали этот процесс?
Она не ответила. Он продолжал:
– Но как ты можешь знать точно, Элеанор, если и твое время было украдено?
– Я не могу. Все, что я вижу, – это тьму, как и вы. Но я чувствую нож в руке, я почти вижу его там…
