«Каждый раз, когда я смотрю на нее, я чувствую, что мое сердце разрывается. Как я могу защитить свою дочь? Это не представляется возможным. И все же я должен продолжать делать это. Альтернативы нет. Или она умрет. Теперь это очевидно».
Найквист перешел к другому отрывку.
«Я напуган. Я не могу это продолжать. Я не хочу причинять людям вред, не хочу никого убивать. Это слишком высокая цена. Но если я этого не сделаю, что с ней будет?»
Здесь запись обрывалась.
Схватив еще одну бумагу, которая, казалось, имела отношение к киа и его свойствам, Найквист сосредоточился на отрывке, который был подчеркнут.
«Или предположим: Дневной район – это ум города, Ночной – тело, а Сумерки – подсознание. Разум, тело, дух. То, что люди видят в сердце цветка, действительно является их скрытыми страхами. И страшными желаниями. Но как их можно победить?»
Найквист почувствовал, что читает дневник своего безумия.
«Во многих отношениях это хуже; будущее можно рассматривать как фиксированное свойство времени, тогда как человеческий страх постоянно меняется».
Здесь фразы были стерты, но дальше следовал текст:
«Дело не в том, что произойдет, но в предполагаемом событии. Нет. Еще хуже. То, чему может позволить случиться потребитель. Или, что еще хуже, что люди могут заставить произойти. Но как людям справиться с этим? Легче поймать руками туман».
Найквист почувствовал себя ужасно. Виски пульсировали от тупой боли. Он продолжил читать:
«Вы можете уйти от событий, но не от собственной темноты».
– Что вы нашли? – прервала его чтение Элеанор.
Найквист нахмурился.
– Ну, он признает, что убивает людей или, по крайней мере, хочет этого. Не совсем понятно.
– Я знаю. Все эти невнятные сообщения о самом себе. Смотрите… – Она открыла набитый бумагами и дневниками шкаф. – С чего мы начнем?
– Мы?
Она начала вытаскивать бумаги из шкафов, разбрасывая их по комнате.
– Мы должны выяснить, что произошло в той комнате, когда он был убит. Мы вместе в этом замешаны, – сказала она, садясь на пол и начиная читать.
Некоторое время он смотрел на нее, на одинокую девочку-подростка, читающую письма своего мертвого отца, и вдруг увидел нечто более интересное – бутылку джина на полке. Достаточно было одного хорошего глотка, чтобы сразу почувствовать себя более живым.
Элеанор ахнула.
– Что такое? – спросил он, опускаясь на колени рядом с ней.
– Посмотрите. – Она протянула ему лист бумаги, указывая на определенный отрывок. – Прочтите. То, что подчеркнуто.
Найквист начал читать про себя.
«Я совершал ужасные преступления, я отнимал жизни, все ради любви…»
Он остановился.
– Значит, это его признание?
– Продолжайте, – сказала она. – Несколькими строками ниже. Вот, куда я показываю.
Найквист увидел строку, которую она имела в виду. Прочитав ее, он почувствовал, как по телу пробежала холодная дрожь. Не в силах подобрать слова, он прочитал строку снова и, наконец, сказал:
– Это необязательно означает…
– Прочтите ее мне, – сказала она. – Мне необходимо услышать это из уст другого человека.
Найквист уставился на нее.
– Читайте.
Переведя взгляд на лист бумаги, он громко прочел:
– Теперь я знаю точно. Я должен убить свою дочь. Я должен убить Элеанор.
– Еще раз.
– Элеанор, тебе не нужно…
– Еще раз!
– Теперь я знаю точно. Я должен убить свою дочь. Я должен убить Элеанор, – повторил Найквист.
В комнате стало тихо.
Он внезапно осознал близость сумерек.
Они за стеной, они ждут.
Перед глазами пронеслись последние шаги его отца за линией тумана.
Элеанор наконец заговорила:
– Разве вы не понимаете, если Доминик собирался убить меня, я должна была опередить его в определенный момент. Тогда я и ударила его. Это была самооборона.
– Помолчи. Дай мне подумать.
Слова Найквиста ее расстроили. Ему было все равно. Он держал листок двумя руками. Строка не выходила у него из головы.
«Я должен убить свою дочь. Я должен убить Элеанор».
«Я должен убить свою дочь…»
Что-то его смущало, что-то было не так. Зачем отцу это делать? Что может быть сильнее связи между родителем и ребенком? Неужели Найквист каким-то образом унаследовал необходимость ее убить? Он почувствовал, как нарастает гнев из-за того, что его втянули в эту жалкую ситуацию против его желания. Он больше не мог этого терпеть и, дрожа от собственной беспомощности, от предопределенной участи, разорвал листок на две части и еще на две и рвал до тех пор, пока на пол не упали последние клочки. Он оказался в ловушке этого крошечного пространства с предполагаемой жертвой и к тому же запертым во времени, приходя к одному выводу.
Элеанор издавала какой-то шум. Он посмотрел на нее.
Она тихо всхлипывала.
– Посмотрите на меня, – сказала она с нарастающей в голосе тоской. – Посмотрите на меня! Посмотрите, кто я. Посмотрите внимательно. Посмотрите!
Найквист не мог этого сделать, он больше не мог смотреть Элеанор Бэйл в лицо. Он испугался. Он был разорван на две части, каждая из которых тянула его в свою сторону. Он встал с кровати, озираясь в панике. В голове крутилось: «Как я могу избежать этого? Куда мне пойти?» Даже если сейчас он выйдет через дверь и уйдет далеко-далеко, он знал, что так или иначе окажется в том гостиничном номере перед Элеанор с подушкой в руках. Впервые он испытал выглядывающее откуда-то изнутри реальное ощущение насилия над собой. Он ударил кулаком в стену, и дешевая штукатурка треснула от удара.
– Найквист…
Казалось, крошечная комната дрожит от его присутствия, от внезапного приступа ярости. Даже собственная тень раздражала его.
– Найквист, вы меня пугаете.
Он повернулся к ней.
– Во имя святого Аполлона, как бы я хотел никогда не смотреть на тебя. Никогда!
Она дрожала, не сводя с него огромных, расширенных глаз.
– Верни мне мое время! – вскрикнул он в полном отчаянии. – Верни его мне!
– Клянусь, я не помню, что произошло. Я не могу.
Он подошел к ней, ведомый непреодолимым желанием.
– Найквист! Что вы делаете?
Она сжалась от страха.
Он остановился.
– Я не знаю, – прозвучало из самой глубины его существа. – Я не могу сбежать от себя.
