Гус нетерпеливо мотнул пистолетом:
– Рамси. Прошу.
Тот вздохнул и выбрался наружу.
– Отвернись и подними руки, – сказал Гус и, когда Рамси подчинился, быстро шагнул вперед и ударил его рукояткой пистолета.
Рамси тут же свалился на землю. Гус ткнул его ногой, потом вернулся к машине:
– Вести придется вам. Залезайте.
Кляйн залез, и Гус устроился рядом, вдруг стало понятно, насколько он устал и изможден.
– Справитесь? – спросил он.
– Справлюсь, – ответил Кляйн. Повернул ключ, потом неуклюже сдвинул рычаг, медленно покатил вперед.
– Постарайтесь не задеть Рамси, – сказал Гус.
– Ладно, – сказал Кляйн и повернул руль сильнее.
Гус показал направление, и Кляйн неловко развернул машину, чуть не въехав в кювет. Выправил ее, позволил себе набрать скорость.
Около часа они ехали молча – Кляйн время от времени бросал взгляд на Гуса, который едва двигался.
– Что все это значит, Гус? – наконец спросил Кляйн.
– Прошу, – сказал Гус. – Зовите меня Павел.
IV
«Насколько еще более странной, – думал Кляйн, – может стать моя жизнь?» А потом задавил мысль в зачатке и постарался не обращать на нее внимания, боясь ответа.
Они остановились для заправки, и Кляйн даже подумывал сбежать, но Гус все время оставался рядом, пряча пистолет в кармане куртки, пока Кляйн заливал бензобак, а потом расплачивался внутри деньгами Гуса. Он все еще был в халате, но теперь грязном и окровавленном. Продавец, приняв оплату, с опаской на них поглядывал. Не успели они выйти за дверь, как он не смог удержаться и потянулся к телефону.
– Твою ж мать, – сказал Гус, закатив глаза, и, обернувшись на ходу, застрелил человека за прилавком.
– Мог хотя бы сделать это незаметно, – бормотал Гус по пути обратно. – Мог хотя бы подождать, пока мы сядем в машину.
– Ты его убил? – спросил Кляйн.
– Наверное.
– А если он всего лишь хотел позвонить девушке? – спросил Кляйн, когда они сели и стронулись с места.
Гус взглянул на него с отвращением:
– Вот зачем вы говорите мне об этом? Хотите, чтобы мне стало совестно?
– Прости, – ответил Кляйн с удивлением.
– Что сделано, то сделано.
– И что конкретно сделано, Гус? – спросил Кляйн.
– Павел, – ответил тот рассеянно. – Зовите меня Павел.
* * *
Какое-то время они ехали молча.
– Как ты связался с Павлами? – спросил наконец Кляйн.
– Как обычно связываются.
Кляйн промолчал.
– Я был однушкой, – сказал Гус. – Я отрезал правильную руку, вступил в братство. Потом со мной установили контакт. То, что говорил Павел, показалось мне правильным. Задело что-то в душе.
– Но ты же больше не однушка, – заметил Кляйн.
– Нет. Им был нужен кто-то внутри. Через какое-то время стало очевидно, что мне придется пойти на дополнительные ампутации, иначе я попаду под подозрение. – Он повернулся к Кляйну. – Я все еще Павел. Даже еще больше.
Гус велел съехать с шоссе в маленький городишко, подсказывая, где поворачивать.
– Конечно, я оказал им немало бесценных услуг, – сказал Гус.
– Вот как?
Гус ничего не сказал, они продолжали ехать. Через какое-то время округа показалась Кляйну смутно знакомой. Вскоре Гус попросил остановиться под фонарем, и они вышли, прошли полквартала до вестибюля убежища Павла. Швейцар поднял в приветствии изувеченную руку.
– Рад встрече, Павел, – сказал Гус.
– Рад встрече, Павел, – ответил Павел. – Здравствуй, друг Кляйн.
– Привет, – сказал Кляйн.
– Приехал для отчета, – сказал Гус.
– Конечно, – ответил Павел. Извинился, зашел за стойку, поднял телефонную трубку, что-то сказал. Спустя миг уже вернулся, отпер тяжелую дверь в конце вестибюля.
– Павел вас ожидает, – сказал он, распахивая дверь. – Заходите.
Главного Павла они встретили в комнате, очень похожей на ту, где выздоравливал Кляйн, только койку заменяла какая-то викторианская тахта, а по углам стояли дополнительные кресла с подголовниками – типичная комната, куда удалились бы после ужина джентльмены девятнадцатого века, чтобы выкурить по сигаре. Когда они вошли, Павел сидел за пианино, играл стилизованную версию песни, которую Кляйн узнал, но не вспомнил названия. Павел следил за ним, продолжая играть. Кляйн сел в одно из мягких кресел и прислушался. И вдруг понял, что это «Эй, красотка» Хэнка Уильямса, переработанная в духе немецкого кабаре.
Когда Павел закончил, Гус похлопал ладонью по бедру, аплодируя. «Как звучит хлопок одной ладонью?» – не мог не подумать Кляйн. Павел встал и чуть поклонился, потом подошел и довольно жеманно растянулся на тахте.
– Ах, – сказал он с улыбкой. – И снова мы здесь. Что за радость.
Гус кивнул и улыбнулся. Кляйн не пошевелился.
– Вы, друг Кляйн, надо сказать, ни много ни мало зачарованный, – продолжил Павел. – Похоже, вас нельзя убить. Хотя, к сожалению, того же нельзя сказать почти обо всех, кто с вами связывается.
– Похоже на то, – сказал Кляйн.
– Вижу, – сказал он, кивая на Гуса, – что, так сказать, блудный Павел вернулся домой. И все же подозреваю, мистер Кляйн, что, даже не приди он вам на помощь, вы бы сумели выпутаться сами.
Павел поднялся и подошел к Гусу, встал у него за креслом. Положил руку и культю ему на голову и закрыл глаза. Кляйн видел, что Гус тоже закрыл глаза.
– Отче наш, сущий во всем, – начал Павел звучно, и Кляйн с удивлением понял, что это что-то вроде благословения. – Мы молим тебя, благодарные и смиренные, снизойти к рабу твоему Павлу и устроить деревья и цветы, камни и поля, дома и тела, являющие выражение твое на земле нашей, чтобы укрыть его и холить его, и уберечь от всякого зла. – Глаза Павла сощурились, лоб наморщился. – Во имя твое он вступил в пасть невзгод; он отдал тебе не одну руку, но и добрую долю иной – более, чем ты требуешь от нас. Теперь прими его, о Господи, и сохрани его. Аминь.
Он поднял руку и культю и открыл глаза. Гус тоже открыл глаза и огляделся, словно слегка сбитый с толку, потом улыбнулся. Павел вернулся к тахте, встал перед Кляйном:
– А теперь, ваш черед, друг Кляйн.
– Ни за что, – ответил тот.
– Почему же нет, друг Кляйн? Чего вам бояться? Что вы в самом деле почувствуете присутствие Святого Духа?
– Все это не имеет ко мне никакого отношения, – сказал Кляйн.
– Но, может, все-таки имеет, друг Кляйн. – Павел пристально смотрел на него. – А если и нет, то что вы теряете? Вам всего лишь положат руки на голову, больше ничего не случится. Но что, если это все-таки имеет к вам отношение? Не хотелось бы узнать, что вы упускаете?
