– Глаз, – сказал Сагг.
– Глаз? Но у коры нет…
– Не перебивай, – произнес голос Сагга. – Открыла глаз. Да, так я и сказал. Глаз. И не пытайся разгадывать и не думай, что тут кроется какой-то другой смысл. Каждый раз, когда думаешь, что просчитал мир, – поверь, на самом деле ты просчитался, а мир уже готов на тебя наброситься и переломить хребет. Когда человек захотел ударить кору молотком, она открыла глаз и посмотрела на него. И все, просто посмотрела. Но долго, и не моргая. Человек тоже смотрел, и, как ни старался, не мог отвернуться. Потом черная кора закрыла глаз, и он смог отвернуться. Так что он взял ее как можно бережней, положил в карман и носил, пока не умер. А когда умер, он был ей уже не нужен.
Когда Роули проснулся, уже рассвело. Ресницы за ночь почему-то слиплись, и пришлось протереть глаза, чтобы они открылись как следует. Сагг пропал, хотя как это возможно, Роули не представлял – напарник с трудом шевелился, куда уж ему было ходить. Там, где он привалился прошлым вечером, на стене пещеры осталось пятно крови приблизительно человеческой формы. Как на коне Сагга. Трудно поверить, что в Сагге еще оставалось столько крови, учитывая, сколько он ее потерял. Столько крови, и в форме человека. «Кровавый ангел», – подумал Роули, потом тряхнул головой, чтобы выкинуть эти слова из мыслей.
Он встал, скатал одеяло, потом постоял у входа в пещеру, чтобы оглядеть берег снаружи как можно внимательнее. Он не видел ни следа погони. И ни следа Сагга.
Роули спустился к ручью, смыл кровь с лица и рук, напился. Конь стоял на месте, безмятежный, с подъеденной вокруг травой. Роули оседлал его и поехал.
Держался все той же тропы, не зная, что еще делать. Может, хижина какая попадется, не эта, так другая. Он проехал через рощи дрожащих тополей вперемежку с пальцами можжевельника. Горы впереди местами припорошил снег, а без него виднелся только голый гранит. Было очень холодно. И зачем здесь кому-то может понадобиться хижина?
Роули нашел чахлую яблоню-кислицу и пожевал пару дикушек, чтобы в животе было хоть что-то, кроме воды. От шкурки защипало губы. Хижины так и не было, и никаких ее признаков. Когда от дороги ответвилась тропинка, он последовал по ней до заколоченного входа в шахту.
К полудню закружилась голова. Он нашел, как ему показалось, конский щавель с осыпающимися коричневыми семенами. Съел целую пригоршню, надломил растение у корня и снял кожицу, чтобы добраться до мякоти, потом посидел в теньке, пока не оклемался, чтобы продолжить путь.
Через некоторое время желудок заныл, кожа стала липкой. Теперь он ехал медленней, сгорбившись. Пару раз останавливался и нагибался у обочины, его тошнило, но наружу так ничего и не вышло.
Роули попил и убедил себя, что ему хоть немного лучше, но все равно бывали времена, когда он не знал, что или кто он, когда приходил в себя на тропе, не понимая, как сюда попал.
В полдень тропа начала сужаться, и идти по ней стало сложнее. Скоро он потерял ее вовсе.
Уже почти смеркалось, когда Роули вернулся к пещере. Ему хотелось ехать дальше, пройти мимо, но он был измотан, как и конь. Нет, лучше остановиться на несколько часов в знакомом месте, пересидеть, передохнуть, а утром продолжить.
У пещеры, рядом с ручьем, он нашел лошадь Сагга. На ее боку по-прежнему был кровавый ангел, почти черный в зыбком свете. «Сагг?» – позвал Роули надтреснутым голосом, но никто не ответил. Вчера, когда Роули нашел Сагга, лошади рядом не было. Должно быть, прибрела сюда сама, наверное почувствовав запах коня Роули или самого Сагга. Лошадь еще ничего не значит.
И все же, несмотря на это, поднявшись по сланцевому берегу, он испытал облечение, когда пещера оказалась пуста.
Он лег на полу пещеры в темноте, весь дрожа. «Вставай, – повторял он себе, – разожги костер». Но сам остался лежать.
Снаружи ржали кони. Он думал, что они быстро успокоятся, но нет – что-то продолжало их тревожить. Роули сомкнул ладонь на револьвере. Если понадобится, говорил он себе, он выйдет на улицу и разберется.
Стемнело, потом еще сильнее. Стало так темно, что Роули уже не знал, где выход из пещеры. Вокруг была одна и та же тьма. Даже если бы он хотел собрать хворост, то уже не знал бы, куда идти.
Через некоторое время стало теплее, он начал задремывать. Костер не понадобится, говорил он себе. Нужно только поспать. Завтра он начнет заново, спустится с горы, найдет еду, найдет убежище, начнет всю жизнь заново.
Проснулся он в теплом свечении костра. Лежал, смотрел в него, наблюдая, как туда-сюда вьется пламя. Когда он поднял взгляд, увидел, что над ним стоит Сагг. Напарник слегка пошатывался, без одного сапога, его одежда запеклась от крови.
– Черт, ты еще откуда? – спросил Роули. Или подумал, что спросил. Так и не понял, двигались ли его губы. Он попытался сесть, но обнаружил, что не может подняться. Сагг сперва нависал над ним, а потом зашаркал на другую сторону костра, тяжело опустился на то же место, где был прошлой ночью, – место, отмеченное его же кровью.
Сагг сунул руку в огонь и пошебуршал. Взлетели искры, в воздухе на мгновение пахнуло горелыми волосами. Пламя как будто не заботило Сагга, и он медленно убрал руку из костра.
– Удобно? – спросил Сагг. – Еще живой?
Про себя Роули спрашивал: «Что происходит? Что со мной случилось?» Но губы не двигались.
– Хотя разницы нет, – сказал Сагг. Потом распахнул рот и улыбнулся. Это было ужасное зрелище. Роули стало очень страшно.
Очень долго напарник просто сидел и улыбался. Потом его лицо вдруг расслабилось.
– Рассказать историю?
«Нет», – подумал Роули.
– Рассказать тебе историю не о черной коре? Историю обо всем, о чем недоговорила черная кора?
«Нет, – подумал Роули. – Пожалуйста».
– Ну, значит, история такая, – сказал Сагг. – Последняя, на дорожку. Она будет хорошая, – он снова улыбнулся той же ужасной улыбкой. Потом его губы проговорили слово «Начнем».
Отчет
Прошла неделя с тех пор, как я составил отчет, и теперь в заключении я мысленно перебирал его слово за словом. Предложения, изначально казавшиеся мне гладкими и емкими, теперь выглядят неумело скомпонованными и бессвязными, готовыми развалиться в любой момент. Более того, так наверняка и случилось – иначе почему я все еще здесь? То, что я принимал за образец ясности, теперь как будто вертится и кружится, отказывается стоять на месте. Если бы от меня потребовали отчет сейчас, если бы сейчас внезапно открыли дверь и попросили зачитать его наизусть, остался бы отчет прежним? Нет, пусть даже остались бы прежними слова, сам отчет уже был бы иным, да и я не смог бы изложить его с той же убедительностью, как раньше. Собственно, я и пытался зачитать свой отчет, в этот раз – стенам камеры. Хотя я и могу повторить его, как мне кажется, до последней буквы, теперь слова как будто предают меня. Или я предаю их – ведь мой голос не может придать им былое звучание.
