Они называли это Каранием, хотя, как придумали это название, Уиллем потом так и не мог вспомнить. Но не Каратель и не Кара – Карание. В этом он был уверен, и да, позже среди прочего Уилсон подтвердит, что название было именно такое – Карание, – что Уиллем ничего не перепутал.
Им было по восемь лет обоим. Родились они в один день, хотя почти во всем остальном были противоположностями. Он, Уиллем, – низкий, бледный и темноволосый, тогда как Уилсон – крупный, краснолицый и светловолосый. Они жили по разным сторонам Кэньон-роуд. Уиллем – в Эджвуде, районе типовой застройки, тогда как Уилсон – в двухстах метрах дальше, на склоне холма, в большом доме, который построил его отец-архитектор. Религия у них была одна и та же, но ходили они в разные церкви – Кэньон-роуд была пограничной линией между двумя поселениями. Они даже ходили в разные школы; опять же, дорога была пограничной линией. Их родители вращались в разных кругах. И все-таки они как-то подружились.
Как это случилось, Уиллем не знал и сам. Оглядываясь на прошлое спустя много лет, он уже просто не мог вспомнить. Возможно, всего лишь встретились на улице. Вот что стоило спросить Уилсона, пока не стало поздно.
Но они подружились, в этом сомнений нет, даже если дружба продлилась всего несколько месяцев, а то и меньше. Даже если дружба не пережила Карания.
Первые несколько месяцев, после того как Карание закончилось, Уиллем только о нем и думал. Не только думал, но и придумывал, планировал. Тогда он еще не понял, что Карание закончилось. Он ждал своей очереди. Несмотря на то что пережил, несмотря на всю боль, он все-таки хотел своей очереди. Потому и соглашаешься на Карание: если согласишься, в итоге приходит твоя очередь водить – очередь самому быть Каранием. Он ждал своей очереди.
И потому расстроился, когда мать Уилсона решила больше не подпускать к нему сына. Это не Уилсон пострадал, а Уиллем. А мать Уиллема была слишком сбита с толку и переживала из-за того, что с ним случилось, чтобы обвинять Уилсона. А от Уиллема так и не дождалась объяснений. Она не очень-то и старалась, а Уиллем не торопился пойти ей навстречу. Карание – это личное, частное, между ним с Уилсоном. Или так он думал. Но когда бы Уиллем не приходил, мать Уилсона заявляла, что того нет дома; Уиллем наконец понял, что тот рассказал своей матери о Карании, что она намеренно не дает им встретиться. Но, даже все понимая, он продолжал заходить, пока мать друга наконец не сказала – как обычно, перепутав его имя: «Уильям, пожалуйста, больше не приходи».
После этого он старался больше не приходить. Несколько месяцев сопротивлялся желанию, а когда наконец снова отправился к другу, обнаружил, что Уилсона и его родителей нет, а во дворе стоит знак «Продается». Его удивило, что отец Уилсона бросил дом, который строил специально для себя. Но все-таки бросил и забрал жену и сына. «Неужели из-за Карания?» – спрашивал себя Уиллем. И хотя голова думала: «Разве это возможно?», руку странно кололо при мысли, что да, поэтому.
Но потом, через несколько месяцев, он обо всем забыл. Нашел в собственной школе друзей, больше похожих на него. Попытался возобновить с парочкой Карание, но никто не понимал это так, как Уилсон. В конце концов, Уилсон и помог его придумать. Конечно, Карание – это просто детская игра «на слабо́», но не только; каждый подначивал второго все серьезнее, но опять же не только. Он не мог найти того, кто бы понимал Карание так же, как они с Уилсоном.
И тогда он оставил эти мысли. Забыл о Карании. Разыскал нишу, которая, по мнению окружающих, шла ему лучше всего, и втиснулся в нее. Рос. Остепенился. Ходил в церковь, а потом постепенно перестал, удалился. Женился, у него родился ребенок, потом ребенок уехал в колледж. Жена в конце концов тоже уехала, и он снова остался один, на той же самой работе, куда пошел после школы, с такими же умелыми руками, несмотря на покалеченный палец.
II
Здесь бы его история и закончилась. Он бы просто делал то, что делал, жил простой, одинокой, почти аскетичной жизнью до самой смерти. Но однажды вечером, вернувшись домой с работы, он сел на «Баркалаунджер», откинулся на сероватую подушку на изголовье и включил телевизор. Было около шести, середина местных новостей, и там брали интервью у кого-то знакомого. И все равно он смотрел на экран разве что со слабым любопытством, пока под конец внизу еще раз не показали имя и он, вздрогнув, не понял, что это Уилсон. Да, он все еще видел в нем того восьмилетнего мальчика, не до конца скрывшегося в теле, которому, как и Уиллему, теперь было пятьдесят лет. «Филантроп» – вот что было написано рядом с именем. «Что это вообще значит?» – спросил себя Уиллем. Слово он, конечно, знал, но что оно значило в случае Уилсона?
Он зашел в интернет и обнаружил, что Уилсон с семьей переехали недалеко. Жили всего в нескольких городах отсюда. Уилсон спустя годы начал какой-то технологический бизнес, тот взлетел и принес ему невообразимое богатство. На часть денег он учредил фонд «Уилсон Груп», направленный на образование. Один из проектов был в разработке здесь, в родном городе Уилсона, – новая школа: на замену не той, куда ходил он сам, потому что у нее до сих пор были хорошее финансирование и поддержка, а той, куда ходил Уиллем. Открытие планируется на следующий день, и Уилсон приедет лично.
Впервые за многие годы Уиллем вспомнил слово «Карание». Сперва сам не мог поверить, что они его так назвали, – какое бессмысленное слово, даже звучало неправильно. Но Кара и Каратель тоже звучали неправильно. Более того – еще хуже. Так что, возможно, они действительно назвали это Каранием.
«Он будет в городе, – подумал Уиллем рассеянно. – Может, спросить его?»
Он думал об этом весь ужин, который приготовил, открыв банку и подогрев ее содержимое в кастрюле. Он приучился есть прямо из кастрюли, подложив на стол подставку, чтобы не плавилась виниловая скатерть. Так можно было не беспокоиться о мытье посуды. «Нет, – думал он, – Карание, наверняка так игра и называлась». Но все же сомневался. Раз Уилсон приедет в город, почему бы не спросить его?
Но вспомнит ли Уилсон его самого? Прошло столько лет, и, хоть он сам помнит Уилсона, почему тот должен помнить старого друга?
Уиллем пережевывал медленно, тщательно. Он превратил ужин в игру: не смотреть на этикетки, когда открываешь банки, а потом угадывать, что он ест. Обычно не угадывал.
Но уж конечно Уилсон его вспомнит, думал он. Или как минимум Уилсон вспомнит, как отнял у него палец.
Уиллем не помнил первые испытания. Он думал – хотя не был уверен, – что начал Карание Уилсон, может, он и предложил название. Да, похоже на правду: Уилсон из богатого района, богатого дома – ему и решать. Уиллем бы ему уступил. Он забыл порядок испытаний или почему они шли как по накатанной, раз они с Уилсоном всегда были на них готовы. Парочку он помнил: Уилсон затушил спичку с обратной стороны колена Уиллема, Уилсон сказал Уиллему часто дышать, а потом быстро взял его шею в захват так крепко, что тот потерял сознание, Уилсон положил канцелярскую кнопку на стул и предложил сесть. Было что-то еще, это он помнил плохо, в основном ерунда – маленькие и простые хулиганства, – но кое-что и похуже. Если Уиллем теперь вспоминал все с трудом, это не значит, что ничего не было.
