— Больше, чем ты.
— Заткнись, — она зажмурилась и потёрла пальцами переносицу. — У меня нет никакого желания разговаривать об этом. Особенно с тобой.
— Прекрасно, — выплюнул Лиам. — Тогда я пойду, а ты возвращайся на пир.
— Ты ведь хотел поговорить, — остановила она его, и эльф удивлённо обернулся. — Явно не о том, что сейчас видел.
— Да, — пробормотал он, сдвинув густые брови и подойдя обратно к ней. — Хотел.
— Ну?
Он смолчал, положив ладонь на ограду и всматриваясь в темневшие за городом лесные дали.
— Я хотел сообщить, — проговорил он после длительной паузы, — что Логнар предложил мне то, что сделает Кильрика бессмертным — кровь сехлина.
— Шутишь, что ли? — нахмурилась Лета.
— А вот и нет. Лэлех обратился безо всяких последствий. Почему бы и нет?
— Ты хочешь, чтобы твой король стал вампиром? Как на это отреагируют подданные?
— Я ещё не принял решения. Поэтому хочу, чтобы ты знала об этом.
— Но что я могу? Я не лучший советчик в этих вопросах.
— Понимаю. Ты просто должна была это знать. — произнёс Лиам.
— Единственное, что я скажу: возьми кровь. Привези её в Грэтиэн. А там… а там ты уже узнаешь, какое решение принять.
— А говоришь, что ты не советчик, — грустно улыбнулся Лиам. — Возвращайся в зал, красотка. Пока я опять не вспылил.
Она хотела вновь остановить его, но руки словно налились свинцом, а язык прирос к нёбу, так что она просто смотрела, как он скрывается обратно под сводами галереи, гадая, что ей же подсказывали её чувства по отношению к нему.
Но и сердце, и разум предательски молчали, голосуя за возвращение к танцам и элю.
* * *
Ему не пришлось выбивать дверь. Она открыла её, едва услышав шаги, и заволокла его в комнату, запирая дверь на засов. У него в руках была бутылка, с глухим треском разбившаяся о пол, когда он выпустил её из обмякших пальцев. Всё потому, что Лета не позволяла себе думать — как тогда, в Аш-Красте. Всё потому, что она толкнула его спиной в стену, вызывая изумлённый вздох. Всё потому, что она врала, когда заявляла в своей уверенности в том, что он был жив. Дальше она не пошла, отстранившись и проведя ладонью вниз по его животу, отчего его взгляд начал темнеть, а дыхание потяжелело. Она сомневалась, что он не погиб в этой битве. Размышления о том, что она могла больше никогда его не встретить, накладывали свой отпечаток на каждое движение и прикосновение к его телу, и Конор чувствовал это.
Они врали друг другу. И это было лучшее, что они могли. Незачем было честным словам разрушать построенную ими долину взаимных упрёков, ругни и злости, приведшую их к тому, что они имели сейчас. Правда и откровенные разговоры были хороши, но они понимали друг друга и без них, навечно связанные этим диким желанием и чем-то ещё, о чём Лета страшилась пока думать. Ложь была предпочтительнее. За ней они могли скрыть истину, из-за которой она впустила сегодня Конора в свою комнату. Ложь помогла бы им завтрашним утром сделать вид, будто ничего не произошло.
Он оторвался от стены, когда она убрала руку с его живота, но лишь затем, чтобы скользнуть ладонями по её предплечьям и притянуть к себе. Перевернув её кисти, он посмотрел на белесые шрамы на руках.
— Покажи мне.
Она развернулась к нему спиной, но так и не успела добраться до сдавившего её талию корсета. Пальцы Конора ловко расправились со шнуровкой, от чего ей подумалось, что ему такое было явно не впервой, и корсет сполз по её ногам на пол. Она заметила, что дышать стало значительно легче. Оттянув край рубашки, она обнажила спину, и Конор отбросил копну её волос вперёд.
Его палец провёл по следу шрама на плече.
— Есть ещё?
Она повернулась к нему, раскрывая рубаху. Он медленно исследовал гладкий шрам над ключицей. Она вздрогнула, когда он наклонился, чтобы коснуться его губами. Рубашка мягко скользнула на пол, а его руки — к её животу, натыкаясь рваный след раны. Она стояла перед ним, нагая по пояс, и её сердце глухо стучало прямо в его ладонь, которая замерла на похолодевшей груди. Она растеряла всю свою смелость и стыдилась и этого, и своего тела, скованно сжимаясь перед Конором.
Его ладонь нашла её рёбра, также отмеченные буграми былых сражений. Он застыл на какое-то время, уперев нечитаемый взгляд в её глаза, и только тонкий, выработанный годами в Кривом Роге слух позволил ей услышать в наступившей тишине загнанное дыхание, которое ему почти удалось скрыть. Проверяя свою догадку, она положила ладонь на его грудь, убеждаясь в её участившихся подъёмах, а в следующий миг оказалась вжата в стену и не сдержала сдавленного стона от того, какой холодной она была.
Конор стянул с себя тунику, и теперь его шрамы скользили под её пальцами, все они, даже те, которых она не замечала и открывала только сейчас, пока он пытался снять с неё брюки. Оставшись абсолютно без одежды, она подчинилась внезапному порыву и прижалась к нему бёдрами, вонзая зубы в тонкую кожу на шее.
— Змейка… — сдавленно выдохнул он в её волосы и ответно качнул тазом.
Подхватив ее тело вверх, он направился к кровати. Она обвила ногами его талию, словно боялась, что он выпустит её, но у Конора вряд ли возникли бы сейчас такие мысли.
Бросив её на кровать, он метнул взгляд в сторону двери, и Лете показалось, что любой, кто посмеет в неё постучаться, будет обречён на особо мучительную смерть. Его глаза вернулись к ней и вновь потемнели, приходясь по всем изгибам её тела.
Большой палец прочертил линию точно по шраму на голени, там, где когда-то вместо кости и плоти было лишь месиво. Этот шрам она ненавидела, он был уродлив, извилист и противно шероховат на ощупь, несмотря на все старания того, кто лечил её ногу. Но более того, она не выносила его из-за воспоминаний, следом которых он был.
Горячий язык скользнул вдоль ненавистного шрама, а руки сжали её бёдра до терпкой боли. Лета со стоном уронила голову, испытывая странные, не совсем знакомые чувства, иголками тыкавшие её пальцы и разливавшие по венам пламя жарче, чем в аду.
Избавившись от штанов, Конор навис над ней и приподнял бровь, вынуждая Лету самой поддаться ему навстречу. Он не торопился, даже в такие минуты, не справляясь с желанием подразнить её, и она со злым вздохом потянула его лицо к себе, впиваясь губами в проступившую на нём усмешку. Войдя в неё, он не сдержал свой первый стон, потонувший в её крике, и тут дошёл до своего предела. Он перешагнул эту черту без колебаний, накрывая её лицо поцелуями и становясь другим — открытым ей полностью, обнажённым и телом, и нутром, холодным и одновременно горячим, безжалостным, но ласковым, не прятавший себя больше за стеной, слепленной из насмешки, цинизма и презрения.
Он остервенело вбивал её в тонкий матрас кровати, затем захотел её у окна, жадно касаясь лица и тела, прерывисто дыша, глядя на неё мутно и почти что затравленно. Он имел её яростно и нежно, медленно и быстро, не возражая, когда она перекатила его на спину, усаживаясь сверху и выгибаясь, позволяя свету близкого месяца залить её всю.
