— Это просто яблоки.
— Это щедрость. Я знаю, что в Китривирии редко растут не только деревья для строительства кораблей, но и яблони.
— И некоторые сорта ужасны на вкус.
— Им же понравилось. А я всё равно больше люблю груши.
— Груши? Не знал, — пожал плечами Дометриан и весело посмотрел на Лету.
Она улыбнулась ему и сразу отвела взгляд. Глаза царя говорили ей больше, чем следовало.
Они говорили: «Видишь, как всё просто?».
Было бы. Если бы Дометриан не приходился ей отцом.
Рядом с ним она ощущала себя на краю бездны, заполнить которую способно только общее прошлое. Но его у них не было. Между ними существовали урваные в спешке у судьбы часы, горькая кровавая ночь Скалистых островов, кусок золотого солнца Китривирии, неловкие объятия и призрачный виток привязанности; сотни дней, прожитых без друг друга, и имена потерянных любимых, у которых был вкус пепла.
Порой Лете казалось, что кто-то сверху над ней насмехается, сводя её с людьми, с которыми не бывает «просто» или «обычно».
И не хотелось отворачиваться от таких людей. С которыми так всё неоднозначно и сложно. С которыми так хорошо, до ломоты в костях.
Она смахнула новую паузу усталым вздохом и прислонилась животом к подоконнику, чересчур высокому для неё. А вот Дометриану он еле доходил до пояса.
— Сегодня Лусэс, — сообщила Лета, глядя на созвездия в чёрно-синем небе. — Сбор урожая. Только вряд ли его празднуют сейчас в княжествах. Церковь запретила. Наверное, люди просто собирают то, что подарили в этом году залитые кровью нелюдей и чародеев поля… Знаешь, три месяца назад я думала, что беда где-то там, за Лесами Орэта. Что она никогда не коснётся ни меня, ни тех, кого я люблю. Но я ошиблась.
Она положила руки на подоконник. Дометриан прикоснулся к её предплечью, к вбитым под кожу древним знакам, давно утратившим всякий смысл, но от чего-то по-прежнему важным ей.
— Они забрали у меня Родерика, — дрогнувшим голосом сказала Лета. — И ещё одиннадцать жизней моих братьев. Они отняли место, в котором меня сделали той, кто я есть. Место, которое было домом для нас с Марком.
Она посмотрела царю в лицо, угадывая столетия печали в его золотых глазах. В таких же, как у неё. Ей хотелось, чтобы он понял её. И не осудил, как в прошлый раз.
— Я знаю, как сильно ты хочешь избежать кровопролития. Это делает тебя лучшим из всех правителей на земле. Но я не могу поклясться, что мои руки останутся чисты. Когда у меня отнимают что-то, есть только один способ притупить эту боль.
Она чувствовала себя грязной из-за этих слов. Такой же невидимо-запятнанной, как стены Сфенетры, ослепительно белые днём и ночью, но испорченные и гниющие изнутри. Становящиеся с каждым днём грязнее и бесчестнее, прячущие это под прекрасным фасадом процветания и культурного прогресса. Похожие на стены любого другого города. Похожие на душу любого человека, отравленного страданиями и жаждой отмщения.
— Я не хочу терять ещё кого-либо, — горячо прошептала Лета. — Не хочу терять Актеона. Он никогда не почувствует того, что чувствовали дети в Кривом Роге. Ему повезёт вырасти в изменившемся мире, где больше не будет лжи и боли. Если ты позволишь мне изменить его. Попытаться.
Дометриан молчал недолго, по-прежнему поглаживая её предплечье большим пальцем. Его ладонь была большой и тёплой. Отеческой.
— Ты предлагаешь мне вложить оружие в твою руку? — с сомнением спросил он.
— Это можно закончить только так. Люди не понимают другого языка. Ты видел это тысячи раз.
Она говорила убедительно, но для того, кто никогда не шёл на поводу своих и чужих чувств, этого было мало. Его взгляд стал полон нерешительности.
— Никто, кроме нас, не положит этому конец, — заговорила она ещё тише. — Хочешь, заставь Фанета придерживаться изначального плана. Спаси Оплот. Но не лишай чародеев их права на месть. С ними у нас будет шанс добраться до головы змеи. Сравнять Церковь с землёй. А ты останешься в стороне.
Дометриан опустил подбородок, глядя на Лету исподлобья. Его ладонь покинула её предплечье.
— Пока ты будешь рисковать своей жизнью ради тех, кто уже слишком далеко, чтобы увидеть твою жертву? — проговорил он бесстрастно.
— Это мой выбор.
Он испустил вздох, в равной степени бессильный и раздражённый.
— Чего ты ждёшь, Айнелет? Моего благословения?
Прощения. И понимания.
— Я жду отцовского совета, — выпалила Лета.
Вот. Опять это слово. Но в этот раз Дометриан и бровью не повёл.
— Будь осторожна, — сказал он.
— Это всё?
— Я по доброй воле отпускаю тебя в ад. Что я ещё должен сказать? — он развёл руками в стороны и как-то странно добавил: — Я могу только проводить тебя туда за руку. И убедиться, что она будет достаточно сильна, чтобы не дрогнуть в нужный момент.
Лета воззрилась на него с недоумением. Дометриан указал рукой в дальний угол, туда, куда она даже не посмотрела, когда вошла. Она ничего не увидела там. Но царь отошёл от окна и зажёг лампу на столе. В углу что-то блеснуло. Дометриан отправился туда, разгоняя темноту светом лампы. Лета пошла следом и застыла на полпути.
— Это то, ради чего я тебя позвал, — проговорил он, поднимая лампу выше. — Мой подарок тебе.
Лета, переборов оцепенение, шагнула ближе, рассматривая чёрную кольчугу. В бледном свете казалось, что это не металл, а настоящая змеиная кожа, плотная, скользкая, с золотистыми крапинками. Девушка зачарованно провела ладонью над нагрудником, не касаясь его.
— Доспехи? — удивлённо выдохнула она.
Кираса была сочетанием кожи и кольчуги, покрытая мелкими чешуйками, и переливалась как хамелеон, становясь то чёрной, то коричневой, то вообще отливая серебром. Она закрывала шею, плечи, грудь и часть бёдер. Лета представила, как доспех облегает её тело, становясь второй шкурой. Рядом на стене висели кожаные наручи.
Больше всего Лету привлёк воротник, или, скорее, некоторое его подобие. Ожерелье из золотых бусин и железных шипов, похожих на изогнутые змеиные клыки. Казалось, тронешь их — порежешься. Палец девушки прочертил линию над шипами.
Дождавшись, пока Лета насмотрится на кирасу и повернётся к нему, Дометриан наклонился к ней и разжал ладонь, которую до сих пор держал в кармане. В полумраке вспыхнул пузырёк со знакомой мерцающей жидкостью. Лета едва взглянула на него.
— Яд опустошителя, — протянула она. — Лиам постарался?
— Он даже не знал, — ответил Дометриан. — А у меня есть ещё несколько флаконов.
Самый убийственный в мире змеиный яд, спрятанный в тонкое стёклышко, скользнул в ладонь к Лете.
— Я вкладываю оружие в твою руку, — прошептал Дометриан, и в этой темноте его шёпот становился почти заговорщическим. — И верю, что оно не покарает невиновных.
