За образом чудачки, созданном намеренно для смертных, пряталась совершенно другая женщина, которая стояла сегодня в своём кабинете с высокими колоннами, облачённая в простой белый и величественный цвет, и убеждала какую-то соплячку в её свалившихся с неба новых способностях. Не иначе всевидящие боги обронили кусок своего могущества, ага.
«Почему я?» — вопрос, который ещё долго будет преследовать Иветту.
За спиной Тамарисы в окне плескалась морская бирюза, но заклинание гасило все его шелестящие звуки. Может, шум моря поможет Иветте найти силу?
— Я завидую тебе, дорогая, — произнесла Тамариса. — Эламансия — дар. Благословение. Ты неосознанно погрузилась в эту силу. Ты уже применяла её когда-то. Но сейчас твой разум закрыт и не впускает её к тебе. Он сам создал для себя преграду в виде лишних и крайне тревожных мыслей.
— Разумеется, — буркнула Иветта, качая головой. — У меня совершенно нет на это времени. Армия царя скоро двинется в путь, а я до сих пор ничего не сделала…
— Никто из моего совета не почувствовал ничего особенного, когда я показала им медальон, — сказала Тамариса. — И только тебя сила, сохранившаяся в этом куске металла тысячелетия спустя, способна снести с ног.
— Преувеличиваете.
— Вовсе нет. Моя дорогая, ты хочешь бросить всё? Проделать такой огромный путь, чтобы сдаться сейчас? Не разочаровывай меня, — Тамариса отошла от стола, взмахнув гривой распущенных волос. — Думай о своих друзьях, оставшихся там, в оковах. Ты нужна им. Ложись. И начинай вновь пробовать.
Иветта послушно растянулась на столе, сосредотачиваясь на двух вещах: тишине и запахе трав. Она лежала так каждый день по нескольку часов, и только Тамариса скрашивала её одиночество.
«Ты нужна им».
Чародейка отпустила мысли в свободное плавание.
Никто не строил иллюзий на её счёт. Никто не верил в эту таинственную силу, о которой толком не было ничего неизвестно. Даже Иветта не понимала до конца, как оно работает.
Она была зла на Радигоста. Старый маг что-то подозревал на её счёт и отправил её сюда, в Китривирию. К Тамарисе, ибо здесь было безопасно и ей могли помочь. Но почему таким способом? Зачем нужны были Ткачи? Она должна была найти медальон, чтобы почувствовать силу? Почему нельзя было сразу всё рассказать, раз у него были предположения об эламансии?
Иветта прошла через все круги ада, чтобы добраться досюда. И если Радигост умышленно направил её по этому пути…
Или может, его догадки были настолько смутны, что он и сам не знал, что нужно искать. В любом случае Иветта уже никогда этого не узнает. У неё была сотня вопросов, на которые невозможно найти ответы.
Лету она видела редко, та была постоянно с Актеоном или Дометрианом, и всегда исчезала из виду, стоило на горизонтезамаячить Конору. А кроме неё и Тамарисы Иветта не хотела говорить больше ни с кем о том, что её терзало. Марк пропадал в городе, часто отправлялся куда-то с Лиаконом и возвращался поздней ночью, пьяный. Он мучался чувством вины и одновременно злился — эмоции, которые были плохими спутниками для волколака. Так что его Иветтастаралась не загружать своими мыслями. Рихарда она видела мельком и старалась держаться подальше. Равно как и не вспоминать о том, что произошло в саду. Ей было радостно от того, что керник шёл на поправку, однако говорить ему об этом магичка не собиралась.
Кто ещё? Брэнн, Берси. Занятые тем, что активно просвещались илиарской культурой и ночевали в знаменитых тавернах Сфенетры. Не самые подходящие собеседники.
Иветту начала поглощать дремота, но неожиданный вопрос Тамарисы заставил её встрепенуться.
— Знаешь, как называют те ошейники, которые Инквизиция надевает на чародеев? — спросила чародейка, вновь отставляя книгу в сторону.
— Ожерелье Нечестивца, — мгновенно ответила Иветта, облизнув пересохшие губы.
— Мило. Нас приравнивают к керникам. При том, что они больше похожи на людей, чем чародеи… А что насчёт этих приборов, засекающих и подавляющих магию?
— Жезлы Усмирения. Но если без всей это церковной патетики— душители.
Тамариса ненадолго замолчала. Иветта слышала, как илиарка постуивает ногтём по подлокотнику кресла.
— А теперь представь, что вся эта невообразимая инквизиторская мерзость бессильна против эламансии, — растягивая слова, сказала она наконец. — И что сможет сотворить хотя бы один человек, знающий, как ею пользоваться.
— Этого даже Радигост не умел, — отозвалась Иветта. — Он был могущественнее меня раз этак в двести.
— Но умел Военег. Первый великий чародей среди людей древности, создавший талисманы.
Иветта повернула голову в сторону Тамарисы и открыла глаза.
«Радигост не мог не знать об эламансии, — пролетела мысль. — Но ничего мне не рассказал».
— Его посох, Звезда, красуется в комнате Лека как трофей, — зачем-то сообщила она илиарке.
— Унизительно.
— Я не справлюсь одна, — прошептала Иветтаи прикусила губу.
Страх. Да, это был он. Он мешал ей. С самого побега из Тиссофа ей было страшно. И скоро он мог усилиться.
— Ты не будешь одна, — ласково произнесла Тамариса. — Сила, которая открывается только одному чародею из тысячи, не способна пойти против всего мира. Однако она даст первый толчок, и тогда твои союзники возьмут на себя главную роль, а ты уйдёшь обратно в тень. Вот что важно — запустить процесс. Начать войну.
Иветта закрыла глаза, сглатывая ком горле. Открыться силе, побороть страх… Совсем простая задача.
«Война».
К страху примешивалась чистая, ничем не разведённая злоба, а этобыло дополнительным препятствием. Её разум должен опустеть.
— Думай об этом, Иветта, — услышала она постепенно затихающий голос чародейки. — Возможно, что кто-то ещё в Оплоте склонен к эламансии и пока не знает об этом, но на свободе осталась только ты. Это не ответственность, рухнувшая на твои хрупкие плечи. Это шанс.
Шанс спасти их.
Иветта тонула во тьме. То ли сон, то ли наваждение, нахлынувшее на её из-за трав. Однако эта темнота, поглаживающая её по тяжёлой уставшей голове, была так пуста и едва реальна, что она без раздумий отдалась ей.
Глава 29. Часть 1
Глава 29.
Пламя и ночь.
Такой тихой ночи не наблюдалось с самого прибытия Инквизиции в Тиссоф. Одно время слышались крики и стенания на улицах, пропитанных ужасом и чародейской кровью. Позже всё стало затихать, принимая формы отчаянного шёпота и слёзной мольбы о пощаде. Изредка ночь озарялась воплями боли, прорывающимися через осквернённый камень Васильковой Обители. Но лишь тогда, когда это было угодно верховному служителю.
Сегодня городские улицы молчали. Комендантский час сделал своё дело. Подземелья также были безмолвны, с недавних пор почти опустевшие.
