Стук, затем шум открывающейся двери заставляет меня обернуться. Это бедный сэр Уильям, вид у него усталый и встревоженный.
– Хотел убедиться, что у вас есть все необходимое.
Молча киваю в ответ. Обед был посредственный, и он это знает. Особе королевской крови должны подавать двадцать блюд. Сегодня я ела как нищенка.
– Я собираюсь отправить королеве письмо с просьбой отпустить меня. Вы сможете доставить ей послание?
– Конечно, – отвечает Хотри. – И добавлю собственное прошение. Она должна проявить милосердие к вам, вашей сестре и кузине леди Маргарите. И к младшему сыну леди Маргариты.
– Вы о Чарльзе Стюарте? – с беспокойством о маленьком мальчике спрашиваю я. – Неужели и его арестовали? Он же еще ребенок.
Хотри печально кивает.
– Его держат в отдельном доме на севере.
– Ему же всего десять! – восклицаю я. – Мать в Тауэре, отец с братом в Шотландии – почему королеве просто не оставить его дома среди слуг и друзей? Он довольно слаб и остался совсем один во всем мире. Мальчик ни для кого не представляет угрозы. Ему и так одиноко и страшно, даже в собственном доме. Зачем отправлять его в чужие места и объявлять заключенным?
Повисает тишина. Мы оба знаем зачем – в качестве предупреждения о том, что немилость королевы настигнет всех нас, даже наших детей и невинных младенцев. Елизавета предупреждает о том, что она Ирод. Она проявляет любовь к родным только после их смерти, устраивая пышные похороны. Своих кузин она хочет видеть только в тюрьме. А еще лучше – в гробу.
Сэр Уильям качает головой.
– Само собой, я молю Бога о том, чтобы она поскорее отпустила своих кузин.
* * *
Я пишу Уильяму Сесилу и прошу разъяснить Ее Величеству, что ни я, ни Катерина, в отличие от королевы Шотландии и леди Маргариты, словом не упоминали о тайном заговоре или о нашей близости к трону. Мы обе влюбились, но это не преступление. Мы вышли замуж без ее позволения, но это не против закона.
В ответ получаю короткую анонимную записку, в которой сказано, что с моей сестрой и ее малышом в Ингейтстоуне все хорошо, старший сын находится с бабушкой в Ханворте, а муж по-прежнему в заключении в Лондоне. Моего супруга Томаса Киза держат во Флитской тюрьме. Неизвестный автор записки сообщает, что к королеве обратятся с просьбой предоставить нам более подходящие условия содержания – особенно Томасу Кизу, который очень стеснен. Этот вопрос выдвинут на рассмотрение королевы «как только представится возможность».
Я долго сижу в своей комнатушке с запиской в руках, прежде чем прийти в себя и бросить ее в тлеющие угольки. Понятно, что королева до сих пор пребывает в отвратительном настроении и никто, даже Уильям Сесил, не смеет выступить с предложением. А еще я осознала – хотя это и так было известно, – что Елизавета никогда не проявит доброту или великодушие ко мне и моей сестре. А теперь из-за меня страдает и Томас. Не пойму, что именно автор имел в виду, говоря, что он «очень стеснен». Боюсь, Томаса поместили в очень маленькое помещение. Во Флитской тюрьме есть очень низкие и сырые камеры. Там бегают крысы. Неужто они поместили моего прекрасного крупного мужа в клетку?
Для него это страшный позор – оказаться во Флитской тюрьме, куда сажают обычных преступников, фальшивомонетчиков и пьяниц. Когда завтра перед скудным обедом зайдет сэр Уильям, я спрошу, нет ли у него новостей о Томасе Кизе.
Я уже узнаю этот беспокойный взгляд. Хорти опускает глаза в пол, по лицу проходят морщины от тревоги, он проводит рукой по серебристым волосам.
– Новостей нет, только слухи, – начинает он.
– Прошу, расскажите. – От живота к горлу поднимается боль – от горя и тоски. Я люблю Томаса, и я его погубила. Никогда не думала, что буду жалеть о нашем браке, но если он мучается по моей вине, то обязательно пожалею. – Пожалуйста, скажите все, что вам известно, сэр Уильям.
– Его поместили во Флитскую тюрьму, – говорит он. – Хорошо, что близится зима и сезон чумы уже прошел.
Значит, письмо, как я и думала, правдиво. Эта тюрьма расположена на реке Флит, самой грязной в Лондоне. Зимой там будет сыро и ужасно холодно. Заключенные вынуждены платить за дрова, за одеяла. Если родные Томаса не отправят ему денег, он будет голодать. Он не молод и в тесном помещении сразу заболеет.
– Ему дали очень маленькую камеру, – совсем тихо говорит сэр Уильям. Он обводит взглядом мою крошечную комнату: узкие проходы по обеим сторонам кровати, стол и стул втиснуты в угол, небольшое окно на высоте, все очень сжато. – А он ведь человек крупный.
Я вспоминаю, каким впервые увидела Томаса – он стоял во весь рост у главных ворот замка Уайтхолл, засунув большие пальцы под блестящий кожаный пояс, широкие плечи разведены, он с изяществом возвышался над всеми. Для такого большого мужчины двигается он легко и соображает быстро. Всегда улыбается, когда видит меня, опускается на одно колено, чтобы поговорить со мной.
– Насколько маленькую? – Я с трудом представляю, что именно хочет сказать сэр Уильям. – Насколько?
Хорти откашливается и нехотя отвечает:
– Он не может в ней выпрямиться. Вынужден пригибать голову. И на кровати тоже поджимает ноги.
Я помню, как стопы Томаса свешивались с кровати. В нем почти семь футов роста. Его не просто лишили свободы, его хотят раздавить.
– Он будет мучиться, – решительно заявляю я.
– И его не кормят, – стыдливо добавляет Хотри. – Из окна камеры он ловит рогаткой животных и птиц, чтобы добыть мясо.
Я зажимаю рот рукой, сдерживая позыв к рвоте.
– Это смертельный приговор, – тихо говорю я.
Сэр Уильям кивает.
– Мне очень жаль, миледи.
* * *
Итак, она выиграла. Я отрекусь от своего брака и буду просить ее прощения, как рабыня. Пусть сделает из меня придворную карлицу. Если она отпустит Томаса, пока он не покалечен, я соглашусь никогда не видеться с ним и не упоминать его имя. Пишу письмо Уильяму Сесилу, в котором страшно унижаюсь, моля о помиловании и называя себя порочной грешницей. Говорю, что лучше умру, чем вызову ее недовольство. Подписываюсь своим прежним именем, своей девичьей фамилией – Мария Грей. Томаса не упоминаю. Показываю, что он ничего для меня не значит, что я забыла его, что нашего брака и не было. Затем приходится ждать. Я жду, проявит ли она великодушие после окончательной победы, хотя раньше такого не случалось.
Чекерс, Бакингемшир.
Зима 1565 года
Агнес Хотри не особо добра ко мне, ведь за мое содержание ей никто не платит, а соседям, которые приходят к ней на Рождество, нельзя со мной видеться. От моего присутствия в доме нет никакой выгоды, даже показывать меня другим запрещено. Но раз я единственная, кому, кроме ее старой тетушки и кузины, можно поведать лондонские сплетни, Агнес пришла сюда, едва не лопаясь от желания поделиться с кем-нибудь.
