Гринвичский дворец.
Весна 1568 года
Сэр Оуэн Хоптон, новый надзиратель Катерины, пишет Уильяму Сесилу, умоляя прислать в Саффолк врача из Лондона. Моя сестра, слабевшая от голода с каждым днем, теперь серьезно больна. «К леди отправили доктора Симондса, – дипломатично сообщает Сесил, не упоминая, кто именно принял дорогостоящее решение отправить к ней лучшего врача в Лондоне. – Это уже не первый его визит, и прогноз не оптимистичен. Будем молиться за ее душу».
– Я должна поехать к ней. Напишите Сесилу и попросите для меня разрешения быть рядом с сестрой, – прошу я бабушку. – Он не откажет. Нельзя же ей умирать одной. Мне надо ехать.
Кэтрин бледнеет от тревоги.
– Знаю, знаю. Я пошлю письмо, да и ты тоже напиши ему – отправим вместе.
– Можно мне поехать прямо сейчас, не дожидаясь разрешения?
Она ломает руки в отчаянии.
– Нам не позволено. Если королева узнает, что ты уехала без позволения, тебя заберут отсюда и отправят неизвестно куда.
– Она умирает! – восклицаю я. – Мне нельзя попрощаться с сестрой перед ее смертью? После нее у меня не останется родных.
Бабушка протягивает мне лист бумаги.
– Пиши, – коротко отвечает она. – И мы отправимся, как только нам позволят.
* * *
Разрешения мы не получаем. Из кабинета Уильяма Сесила пересылают кипу бумаг с приложенной сверху запиской ровным почерком. «Боюсь, даже если вы бы немедленно выехали, то уже опоздали бы. Леди Катерина мертва».
Я смотрю на бабушку, не в силах поверить, что мне сообщают о случившемся так коротко. Ни соболезнований, ни сожаления о трагичной потере молодой женщины, которой было всего двадцать семь лет. Моя сестра. Моя красивая, веселая, любящая сестра из королевского рода.
Бабушка развязывает ленту, связывающую бумаги, и говорит:
– Тут рассказывается о последних часах ее жизни. Господи, помилуй бедную девочку. Прочитать тебе?
Я забираюсь на оконную нишу в ее приемном зале.
– Да, пожалуйста, – уныло отвечаю я.
Удивительно, что я не плачу, но потом вдруг понимаю, что всю жизнь надо мной висит тень плахи. Я не ожидала, что кто-то из нас переживет правление Тюдоров. Бабушка разглаживает лист на коленях и откашливается.
– Пишут, что она готовилась к смерти, когда все обитатели дома умоляли ее бороться за жизнь. Она была не одна, Мария, – рядом с твоей сестрой находилась леди Хоптон и все повторяла, что с Божьей помощью Катерина будет жить. Но она сказала, что надо исполнить волю Господа, желавшего забрать ее.
Кэтрин поднимает взгляд, чтобы увидеть, как я переношу все это. Внешне я спокойна, чувствую лишь безысходность, пронзающую меня холодом.
– Рано утром, на рассвете, Катерина послала за сэром Оуэном Хоптоном и попросила передать ее слова. Она умоляла королеву простить ее за брак без разрешения и сказала: «Сжальтесь над моими детьми и не приписывайте им мою вину».
Бабушка опять смотрит на меня. Я киваю, чтобы она продолжала.
– Она попросила королеву проявить доброту к лорду Хартфорду, ее мужу, и освободить его, а также передать ему помолвочное кольцо с заостренным камнем и обручальное из пяти звеньев. «Моя смерть станет печальным известием для него».
– Помню, – перебиваю я. – Она мне его показывала и всегда носила с собой.
– Катерина вернула его супругу и также отправила траурное кольцо. – Голос бабушки прерывается. – Бедная девочка. Бедная милая девочка. Какая трагедия! Согласно письму, она молилась, чтобы он «был любящим родным отцом моим детям, как я была ему верной и преданной женой». Оказывается, Катерина заказала траурное кольцо со своим портретом несколько месяцев назад – видимо, знала, что умирает. Сделала гравировку для него.
Я ссутулилась, поджала колени к лицу, как обиженный ребенок, и закрыла глаза руками. Едва не заткнула и уши, лишь бы не слышать последних слов моей сестры, наполненных любовью. Такое чувство, что меня затягивает горечь потери.
– И что там написано? – спрашиваю я. – На кольце?
– «Пока жила – твоя».
– Это все? – Кажется, я достигла самого дна печали. Глубины сомкнулись над моей головой.
– Пишут, что по ней звонили колокола и жители деревни молились о ее выздоровлении.
– Она что-нибудь передала мне?
– «Прощай, милая сестра».
Эти слова Джейн говорила Катерине, а теперь Катерина сказала мне. Но мне некому их передать: со смертью Катерины у меня не осталось сестер. Я совсем одна.
– Потом она попросила Иисуса принять ее душу, закрыла глаза собственными руками и покинула нас.
– Не знаю, как это вынести, – тихо говорю я. Двигаюсь к краю ниши и слезаю на пол. – Я действительно не знаю, как это перенести.
Бабушка берет меня за руки, но не сжимает в объятиях. Она понимает, что мое горе так легко не утешить.
– Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось, да будет имя Господне благословенно! – отвечает она.
* * *
Конечно, наша кузина королева устраивает Катерине великолепные похороны. Это она любит, особенно когда хоронит родных! Катерина упокоится в деревенской церкви Йокс-форда, далеко от дома, далеко от могилы матери и семейной часовни мужа, и тем не менее Елизавета приказывает двору соблюдать траур и даже надевает выражение скорби на свое лживое лицо. Семьдесят семь официальных посетителей от двора наряду с глашатаем и придворными слугами; в часовне герб Катерины вывешен на флагах, вымпелах и лентах. Все вокруг восхваляет тюдоровскую принцессу. Катерина, которую в течение жизни подвергали гонениям и игнорировали, после смерти получила признание и почет.
Мне Елизавета присутствовать не разрешает. Естественно. Она любит только тех наследников, которые умирают раньше ее. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь сделал вывод: раз Катерина была тюдоровской принцессой, то и ее младшая сестра тоже – к тому же последняя из рода. Елизавете не нужна живая кузина, особенно когда она напоказ горюет по не вовремя скончавшейся. Бабушке позволяют проститься с Катериной, и она возвращается очень мрачной; говорит, что это главное несчастье ее жизни – хоронить детей.
Я остаюсь в своей комнате, и меня переполняет ярость от горя. Едва не задыхаюсь из-за потери сестры и из-за ненависти к королеве. Почти не ем, домочадцам приходится заставлять меня проглотить хоть кусочек раз в день. Наверное, ничего не изменится, если я тоже умру, ведь я не попрощалась с сестрой и не могу позаботиться о ее сыновьях. Мне нельзя быть с мужем и воспитывать его детей. Елизавета сделала меня такой же одинокой, как и она сама – единственный ребенок, сирота. Думаю, ее сердце такое же маленькое, как и у меня, а ее умственное развитие остановилось в том возрасте, когда умерла мать и никому не было известно, кто такая Елизавета. Пусть я мала, но не мелочна, в отличие от нее.
