Мой муж сказал, что он пьян и ничего не знает, но дело в том, что пришли времена, когда в неведении пребывало большинство, и это же большинство предпочитало не признавать былые связи и знакомства. Теперь все, некогда гордившиеся знакомством с Дадли, будут делать вид, что никогда их не знали. Вот и Генри Гастингс будет игнорировать любого человека, входящего в Тауэр. Он и так оставил позади себя отца, который все еще был пленником Тауэра. Сейчас вообще небезопасно иметь знакомых или друзей, поэтому Генри проходит мимо идущего навстречу мужчины, незаметно изменяя свой путь, чтобы оказаться от него подальше, и отворачиваясь, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Я улыбаюсь, наблюдая за этим представлением, затем пристальнее вглядываюсь в новоприбывшего. Сначала я не узнаю его: эта низко опущенная голова, медленная поступь, он похож сразу на всех, кто входит сюда последнее время. У них у всех потерянный вид, опущенные плечи, словно в попытке казаться ниже. Так кто же этот человек, бредущий в тюрьму? Кто-то из моих неудавшихся советников, кому сейчас приходится расплачиваться за свои прегрешения? Я вижу только его макушку и затылок, но мне почему-то кажется, что я точно его знаю. Что-то было очень знакомое в том, как он держал плечи и подволакивал ноги… И тут я вскрикиваю.
Я бью по толстому стеклу окна, колочу ладонями по деревянным ставням. Я кричу, но он не слышит меня. Этот сломленный человек, которого я сейчас вижу в окне, – единственный, кому я еще могу доверять.
– Отец! Отец! Отец!
Я прошу разрешения поселить отца в моих комнатах. Конечно, это глупость с моей стороны, потому что он больше не гость королевского дома, а я – не королева, чтобы распределять комнаты. Я нахожусь под домашним арестом, а он – заключенный, отправленный в камеру.
Теперь я понимаю, что вокруг меня изменилось решительно все. Отцу мало того, что не позволили жить со мной, мне даже запретили с ним видеться. Тогда я требую разрешения встретиться с матерью.
– Но ее даже нет в Лондоне, – неловко отвечает тюремщик Тауэра, мистер Партридж. – Мне очень жаль вам об этом говорить, ваше… – и он мнется, не зная, как ко мне теперь обращаться. – В общем, ее нет.
– А где же она? – спрашиваю я. – Вернулась домой?
– Нет, она не в вашем доме, – отвечает он, говоря медленно и тщательно подбирая слова. – Она отправилась к королеве, чтобы вымолить у нее прощение.
Нахлынувшая на меня волна облегчения чуть не заставляет меня расплакаться. Ну конечно! Она поговорит со своей кузиной и добьется помилования для отца. Хвала небесам!
– Она пришлет за мной и за отцом. И мы отправимся домой, в Брадгейт.
– Я очень на это надеюсь.
– А где королева?
Он застывает, как будто думая, что мне лучше об этом не знать.
– Она в пути, – осторожно отвечает он. – Она направляется в Лондон, не торопясь. Медленно.
– Я тоже хочу с ней увидеться, – смело говорю я. В конце концов, она же моя кузина! Когда-то я была ее маленькой фавориткой. Она знала, что я пребываю в иной вере, но все равно дарила мне красивые платья. Теперь я жалею, что не была мягче по отношению к ней, указывая на ее заблуждения. Но что бы между нами ни случилось, мы кровные родственники. Я должна с ней поговорить. Мне лучше объяснить ей все напрямую, без посредников. Я писала ей письма, но, наверное, мне стоит просто с ней поговорить и попросить прощения лично.
Тюремщик смотрит на пол, на свои ботинки, избегая поднять взгляд, чтобы не встретиться с моими глазами.
– Я передам, что вы просите аудиенции с ее величеством, – произносит он. – Но мне было сказано, что вас не отпустят.
– Это пока королева не пошлет за мной, – говорю я.
– Да, пока не пошлет. – Вот только в его голосе не было моей уверенности. А я лишь делала вид, что мне не страшно.
Тауэр, Лондон.
Август 1553 года
Я продолжаю смотреть в окно, как сиротка, но больше мне ни разу не удается увидеть отца. В Тауэр один за другим приходили люди моего такого недолговечного Совета. Они входили под стражей, но довольно быстро выходили свободными людьми. Ну конечно, королева демонстрирует свое милосердие. Почему нет? Она одержала верх над плохо продуманным бунтом и выиграла за счет всеобщего признания, которое она как еретичка никак не могла заслужить. Она должна только поблагодарить своих врагов, вместо того чтобы карать их, потому что они объединили страну для нее. Она присуждает им огромные штрафы, и каждый из них выплачивает ей по состоянию.
Я грустно думаю, что на самом деле у нее нет иного выбора, кроме как проявлять милосердие. Если она казнит всех, кто преклонил передо мной колено, то у нее просто не останется Тайного совета, потому что все дворяне Англии признали меня своей королевой. Помиловав их и обложив штрафами, королева хорошо пополняет казну, как это до нее делали ее отец и дед. Нет лучшего средства обеспечить себе верность вассалов, чем назначение штрафов и налогов в случае ослушания.
– Вашего отца отпустили, – говорит мне одна из моих фрейлин после утренней молитвы.
– Что? Откуда ты знаешь?
– Он ушел ночью, мне об этом сказала служанка Партриджей.
– Он бежал? – не понимаю я.
– Нет, его отпустили. Но он сам решил уйти тихо, еще до открытия ворот Тауэра. Малышка служанка подумала, что вы обрадуетесь, узнав, что он в безопасности. Она тоже сторонница реформированной церкви, как вы. Она очень гордилась тем, что именно она носит ему эль из пивоварни и его ужины. Она считает великой честью возможность услужить человеку, который рисковал своей жизнью во имя веры.
Я киваю враз отяжелевшей головой. Кивок, кивок, кивок. Затем я отправляюсь в уголок, который я отвела для молитв и чтения Библии. Опустившись на колени, я благодарю Отца небесного за дарованную земному отцу безопасность, за милосердие королевы и за настойчивость моей матери, великой женщины. Должно быть, за помилование мужа она пообещала все, что у нее было. И я очень рада тому, что ей удалось освободить отца. Теперь ему ничего не угрожает, это самое важное.
Я не позволяю себе задуматься, почему отец не захотел повидаться со мной перед уходом или почему меня не отпустили вместе с ним. Мои родители воспитывали меня в послушании, и я точно знаю, что они призовут меня, как только я им понадоблюсь, и тогда мы снова будем вместе, в нашем доме в Брадгейте. Его у нас никто не отнимет, никто не запретит мне вернуться в мою маленькую спальню, в наш удивительный сад, в леса, в библиотеку с сотнями книг. Одному Богу известно, как сильно я хочу вернуться туда.
Лето становится все жарче. В моей комнате холодно и сыро по ночам и невыносимо душно в середине дня. Мне разрешается гулять в саду перед домом Партриджей, и иногда мы с миссис Пратридж гуляем по стенам, выходящим на реку. В сумерки с моря дует свежий ветер, и, когда я ощущаю запах моря, мне становится немного легче, и я воображаю себя чайкой, расправившей крылья.
