Королева венчается с Филиппом Испанским в Винчестере, и на этом празднике она делает из себя посмешище. Она бледна из-за волнений, и на ее квадратном лице застывает насупленное выражение ее отца, когда он о чем-то беспокоился. Она стояла так же, как он на этих ужасных портретах, расставив ноги под юбкой, со сварливым видом, как у курицы. Святые угодники! Ну какая же она целеустремленная старушка! И я понимаю, что она не виновата, ведь нельзя же женщину винить в том, что она стара и не красива, хотя лично я предпочла бы оставаться молодой и красивой и окружать себя подобными мне людьми.
Ну, в день своего венчания она выглядела как могла и одета была подобающим образом: в платье из золотой парчи, с рукавами, расшитыми бриллиантами. И с этого дня во дворе началось напряженное ожидание: сможет ли королева родить мужу наследника.
Дворец Хэмптон Корт.
Лето 1555 года
Переживая непростую беременность во время летней жары, королева Мария решает простить свою неверную сводную сестру и уступает уговорам мужа, принца Филиппа, выпустить Елизавету из-под стражи дворца Вудсток. И наша родственница появляется при дворе одетой весьма скромно, с крохотным арселе поверх рыжих волос, в протестанской черно-белой гамме, очаровательной и пышущей энтузиазмом, как и должно незамужней тетушке.
Она еще один персонаж в процессии, следующей за королевой, куда бы она ни пошла. Но, право слово, хоть Елизавета и стремится отстоять свое старшинство, может ли она в самом деле считать, что у нее есть шансы быть среди наследников королевской короны? Одно ее присутствие напоминает всем о расколе в вере, потому что все знают, что Елизавета – протестантка, как и моя покойная сестра.
Когда двор переезжает в Отлендс, моя мать возвращается домой в Бьюманор и, ни слова не говоря мне или моей сестре Марии, снимает траур и выходит замуж за нашего конюшего Эдриана Стоукса, который служил нам и ухаживал за нашими лошадьми и собаками сколько я себя помню. Мария говорит, что все дело в том, что у нашей матери не было больше денег, чтобы оплачивать его услуги, а без лошадей нам было никак нельзя. А мне кажется, что ей хотелось избавиться от имени Грей, которое мелькало на страницах почти каждого нелегального реформистского памфлета и было известно всему крещеному миру. А замужем за Эдрианом Стоуксом она может похоронить имя мужа-предателя и изменницы-дочери вместе с их телами и, как все остальные, делать вид, что их вовсе не существовало.
Для нее все складывается очень неплохо. Она становится миссис Стоукс, хоть я и знаю, что она всегда будет требовать, чтобы ее называли леди Фрэнсис и отвешивали низкие поклоны, как особе королевской крови. Вот только я по-прежнему леди Катерина Грей. Мария все еще леди Мария, и единственный шанс сменить наши имена – тоже выйти замуж, если кто-нибудь согласится нас взять. И ничто не может скрыть тот факт, что мы, вместе с Елизаветой, Марией Шотландской и Маргаритой Дуглас, – последние из Тюдоров. Каждая из нас имеет права на корону, каждая живет при дворе, ожидая результатов королевского поспешного брака и зачатия. И если королева не родит здорового младенца, подвиг, который ее матери удался лишь единожды, одной из нас выпадет стать наследницей престола.
Отлендский дворец, Суррей.
Лето 1555 года
Одному Богу известно, почему в жизни Тюдоров ничего не складывается гладко. Я, во всяком случае, не понимаю, почему так происходит. Королева Мария не получает такого желанного сына. Когда она отправляется в уединение для родов, у нее уже большой живот, и мы, ее фрейлины, милы и любезны с ней, когда сидим в ее присутствии и шьем детскую одежду. А когда мы выходим в свет, то поднимаем подбородки и заявляем, что не можем обсуждать деликатные дамские подробности с красавцами испанскими кавалерами. Я говорю, что такая девушка, как я, ни в коем случае не брошенная жена, не дама, чей брак был аннулирован в течение недель, не могу комментировать самочувствие королевы, потому как подобные сферы для меня, девственницы, остаются неизвестными. И эту в высшей степени приятную игру мы продолжали с седьмого месяца ее беременности до девятого. Потом, с гораздо меньшим убеждением, до десятого. Как могли, мы скрывали растущее беспокойство, говоря, что, должно быть, королева спутала даты и что роды могут произойти в любой момент, но даже я начинаю понимать, что тут дело неладно.
В это время Елизавета ведет себя как настоящая подлиза, стараясь очаровать фрейлин, проявляя внимание и заботу к лордам и самоотверженную опеку над возлюбленной сводной сестрой, обольщая при этом ее мужа, Филиппа Испанского, который явно видит в ней гарантию упрочения своего положения на тот случай, если его жена умрет при родах.
Я спрашиваю у матери, что происходит с королевой и почему она никак не родит, как это делают обычные женщины, и в ответ она взрывается резкой отповедью о том, что из всех глупых женщин мира я меньше всего должна спрашивать о том, почему не появляется наследник короны. Потому как с каждым днем, отдаляющим нас от рождения принца, она укрепляется в позиции первой законной наследницы короны, да и мое положение становится все лучше.
– А как же Елизавета? – шепотом спрашиваю я.
– Ты о той, кого собственный отец провозгласил бастардом? – она щелкает меня по пальцам руки кнутом для верховой езды.
Я расцениваю этот жест как верный признак того, что не получу материнского совета, и больше ни о чем ее не спрашиваю.
Через месяц живот у королевы просто исчезает, как будто это было просто брюхо глупой старой козы, дорвавшейся до клевера, и когда она выходит из уединения, мы прекращаем вообще комментировать тему деторождения. Для нее это мучительное время, потому что она без ума от Филиппа, а он вежлив и терпелив с ней, как только может быть мужчина со своей старой женой, которая вообразила себя беременной, чем выставила их обоих посмешищем для всего двора. Да и для всех английских придворных, так гордившихся плодовитостью королевы, и нас, слуг королевы, значимость которых так возросла за это время, эта ситуация крайне некомфортна. Но хуже всего наблюдать за тем, как ведет себя Елизавета. Она источает сочувствие, но теперь выходит к ужину прямо за королевой, как будто бы внимание, которым теперь осыпает ее Филипп, доказывает, что наследницей стала она, и все тут же забывают о наших с матерью правах.
В этих обстоятельствах, комических, возмутительных и непредсказуемых, я, к своему удивлению, осознаю, что унаследовала амбиции своей матери. Нет, я думала, что буду относиться к ним с презрением, потому что была свидетелем того, куда они привели нашу семью, но сейчас ловлю себя на том, что почти ненавижу каждого, кто говорит, что я не наследница короны, и начинаю участвовать в ежевечерней свалке из-за очередности выхода к ужину. И дело не в том, что я хочу стать королевой, мне бы не хотелось занимать место королевы Марии, – мне просто хочется быть ее наследницей. Мне нестерпима одна мысль о том, что кто-то еще может быть достоин короны.
Мне не нравится, что Елизавета может стать королевой. Просто невозможно представить ее на месте Джейн, да и все об этом говорят. Она же совершенно этого не достойна! Причем во всем, начиная от ее желтых волос, не таких золотых, как у меня, до ее кожи, землистой, как у испанцев. Она просто не годится на роль королевы Англии. Я бы с готовностью уступила свое место маленькому принцу, который был бы наследником Испании и Англии, рожденный в браке двух правящих монархов. Но я никогда не уступлю дедушкиному бастарду, тем более что никому не известно, правда ли то, что она его дочь. Ее мать прелюбодействовала с пятью мужчинами! Да Елизавета вполне могла быть дочерью королевского музыканта!
