– За одни твои слова я уже люблю эту бумагу. А земли не имеют значения.
– Ничто не имеет значения, – соглашается Нед. – Ни земли, ни состояние, ни титулы. Ничего, кроме нас.
* * *
Двор получил очередные вести из Франции. Молодая вдова, моя кузина королева Мария, находится в глубоком трауре по своему юному мужу, но это не спасет ее от исключения из французской королевской семьи. Ей не суждено выйти за второго сына, ей даже не остаться во Франции. Елизавета ни капли ей не сочувствует, хотя наша прекрасная кузина потеряла мать, а теперь еще и супруга. Елизавету волнует лишь одно (я слышу это, когда стою за троном во время ее перешептываний с Уильямом Сесилом): как повлияет на шотландцев приезд Марии, если та решит вернуться в Шотландию? Восстанут ли они против новой королевы, как восстали против ее матери, или же под влиянием своих диких эмоций послушаются ее?
В любом случае, я стала важной для безопасности Англии. Сейчас ясно как никогда, что Елизавета должна назвать меня своей наследницей перед парламентом, чтобы не позволить кузине Марии заявить права на трон. Елизавета обращается ко мне с улыбкой куда более милой, чем обычно. Она не намерена давать кому-либо повод думать, что Мария, королева Шотландии, однажды станет Марией, королевой Англии. Называет ее «очень далекой родственницей», словно может изменить генеалогическое древо, в котором все мы являемся кузенами одинаковой степени родства.
– И Англия никогда не коронует католичку.
Судя по взгляду Сесила, он в этом не уверен.
– Самое подходящее время определиться с супругом, – замечает он. – Королева Мария непременно снова выйдет замуж, а вы же не хотите уступить ей поклонника.
– Хотите сказать, король Швеции Эрик предпочтет Марию, а не меня? – Елизавета широко распахивает глаза. – Вы правда так считаете?
Это самый опасный вопрос в мире. Елизавета, как второй ребенок в очереди на трон, полна страхов, и ей нужно знать, что все предпочитают именно ее.
– Мы не хотим, чтобы Мария Стюарт нашла влиятельного партнера, который потом заявится на наш порог, вот что я имею в виду, – разумно ответил Сесил. – Только если он не союзник, нужный нам. Она должна вернуться в Шотландию не принцессой Франции, Испании или даже Швеции. Если Мария все-таки приедет, то для нас будет лучше, чтобы она предстала вдовой, оставшейся без друзей.
– Такое возможно?
Сесил качает головой.
– Вряд ли, но вам, по крайней мере, следует первой выбрать среди величайших мужчин христианского мира. Нехорошо, если Мария ухватит кого-нибудь раньше вас только потому, что действует быстрее.
– Сомневаюсь, что она снова выйдет замуж, – отмечает Елизавета.
– Это не про нее! Мария прекрасно знает, что должна родить наследника шотландского престола, хочет она того или нет, – не отступает Сесил. – Ее вырастили с этой мыслью. Марии восемнадцать, говорят, она здорова и красива, так что наверняка способна к деторождению. Каждая королева понимает, что обязана дать стране наследника. Это долг монарха, его долг перед Богом.
– У меня есть наследница, – говорит Елизавета, улыбаясь мне через плечо. – Молодая и красивая наследница молодой красивой королевы.
Я с улыбкой делаю реверанс.
– Никто не отрицает законного положения леди Катерины, – с бесконечным терпением продолжает Сесил. – Однако страна предпочла бы мальчика.
Дворец Уайтхолл, Лондон.
Весна 1561 года
Становится теплее, и я могу видеть своего мужа вне дома – каждый день мы гуляем по маленьким пестрым садикам вокруг дворца. Птицы здесь совсем ручные, сидят на ветках с распускающимися почками прямо над нашими головами и поют, будто они так же счастливы, как и мы. Я вешаю колокольчик на свою кошку Булавку, чтобы уберечь птенцов, которые скоро появятся на фруктовых деревьях и живой изгороди.
Иногда Нед пробирается ко мне в покои, и тогда мои слуги исчезают, оставляя нас наедине. Бывает, Джейни отправляется вместе со мной в небольшой дом на Кэнон-роу и дремлет в залитой солнцем приемной, пока мы с Недом проводим полдня в кровати. Все мои мысли о нашей следующей встрече; ночью он в моих снах. Все время ловлю себя на том, что трогаю свою шелковое белье, провожу рукой по изящному кружеву, по блестящей парче, словно весь мир стал насыщеннее из-за моей страсти к Неду.
– Со мной точно так же, – говорит он, когда мы идем вдоль реки, чувствуя соленый запах прохладного морского ветра. – Я никогда так много и умело не писал, тем более так осмысленно. Такое чувство, что все теперь ярче. Мир приобрел новые краски, свет стал золотистее.
– Я так рада, что мы женаты и не должны мучиться, как они, – киваю в сторону королевы и Роберта Дадли – она касается ладонью его руки, и тот шепчет ей что-то на ухо. – Я бы не вынесла мысли о том, что мы никогда не будем вместе.
– Не думаю, что они часто расстаются. Вся страна сплетничает, а теперь королева еще и отказала в браке графу Аррана, и ни для кого не секрет, что отказала именно из-за Дадли. Я бы не позволил тебе вот так позориться. В Европе ее называют шлюхой королевского конюха.
Я качаю головой с подобающим хорошей супруге волнением.
– Но как же ужасно выходить замуж без любви! Я бы никогда не сочеталась браком, разлучись мы с тобой.
– Я тоже, – шепчет Нед. Пока никто не видит, он сжимает мою руку.
– Сегодня вечером ты прислуживаешь королеве? Или я могу зайти к тебе перед ужином?
– Можешь, – отвечаю шепотом. – Я помогала ей одеваться вчера, сегодня не нужно. Оставлю дверь незапертой.
Наступает время Великого поста, который лишь отчасти соблюдается двором Елизаветы, похоже, отказавшимся от этой традиции вместе со всеми католическими ритуалами. В соответствии с постом мы не едим мяса, но на кухне устраивают настоящий пир из любого вида рыбы, к тому же королева-протестантка не считает мясом домашнюю птицу и даже дичь с охоты. Не представляю, что подумала бы об этом моя сестра Джейн. Полагаю, она бы считала, что правила питания надо строго соблюдать, и выучила бы их досконально, включая запреты на такую еду, о которой никто и не слышал. Вот бы спросить у нее самой.
Даже сейчас, когда она уже семь лет как мертва, мне постоянно хочется то задать ей вопрос, то рассказать о чем-то. Что странно, я скучаю по ней больше, чем по матери. Смерть мамы я переношу легче, потому что она не стала неожиданностью, – у нас было время попрощаться, а еще потому, что, по правде говоря, ее нельзя назвать любящей доброй женщиной. А вот Джейн отняли у меня так внезапно и несправедливо, что я о многом не успела ее спросить. Тогда я еще не была женщиной, которой стала теперь. И несмотря на праведную страсть в ее учении и религии, Джейн была мне настоящей сестрой, мы вместе росли и играли. Думаю, теперь я совсем не та испорченная маленькая девчонка, которую она знала. Джейн полюбила бы меня, если бы мы взрослели вместе. В тот день на казни в Тауэре я потеряла не только сестру, но и наше будущее.
