Когда подвергаешь чье-нибудь открытие проверке и убеждаешься в том, что оно верно, то это может доставить громадное удовольствие, а может – и огромное потрясение, сопровождаемое всеми муками соперничества и низменной зависти. Мне известны по крайней мере два таких соперника – вы, Керзон, и вы, Кройдон
[47], – которые станут хлопать клешнями, как крабы в кипятке. Но ежели сам изобретатель испытывает собственное свое изобретение и находит, что оно действует как задумано, то он ощущает прилив чистой гордости и ему хочется сочувственно похлопать по плечу проф. Керзона и погладить по голове д-ра Кройдона
[48] (оба, кстати сказать, подверглись разгрому в недавней статье Веста). Мы выше мелкой мести.
Однажды в жаркое воскресенье пополудни в пустом моем доме – Флора и Кора были где-то в постелях со своими хахалями – я приступил к главному опыту. Тонкое основание моего мелом начертанного «я» [I] было стерто и таковым оставлено, когда я решил выйти из своего гипнотранса. Истребление десяти пальцев ног сопровождалось привычным ощущением сладострастной неги. Я лежал на матраце в ванне, направив на ступни яркий свет от лампы для бритья. Открыв глаза, я сразу увидел, что пальцы на месте. Подавив разочарование, я выкарабкался из ванны, ступил на кафельный пол – и упал ничком. К великой моей радости, я не мог стоять прямо, ибо десять моих пальцев были в состоянии неизъяснимого онемения. На вид ничего не изменилось, разве что они были несколько бледнее обычного, но всякая чувствительность была словно срезана ледяной бритвой. Я осторожно потрогал большой палец правой ноги, потом остальные четыре, потом на левой, и все они были как резиновые и разлагались. Особенно поразительно было то, что распад тканей начался немедленно. Я прополз на четвереньках в соседнюю спальню и неимоверным усилием забрался в постель.
Оставалось только довести дело до конца и все подчистить. За ночь я удалил, потеребив, скукожившуюся бледную плоть, после чего с огромным упоением созерцал
[49] […]
Я знаю, что от моих ног дурно пахнет, несмотря на каждодневные ванны, но это зловоние было из ряда вон.
Этот эксперимент – пусть и тривиальный – укрепил во мне веру в то, что я на верном пути и что (если только к веселым гробоносцам не приразится какая-нибудь ужасная язва или мучительная болезнь) процесс умирания способом само-разложения доставляет величайшую из ведомых человеку услад.
Я ожидал, что длина обеих ступней в лучшем случае сильно сократится от того, что внешний их край так ловко превратился в некое подобие округлого конца хлебного батона, так как пальцы исчезли безследно. В худшем же случае я приготовился увидеть наглядное анатомическое пособие из десяти оголенных фаланг, торчащих из ступней, как когти скелета. Но увидал я только привычные ряды пальцев.
Медицинский антракт
«Располагайтесь», – сказал моложавый, загорелый, бойкий д-р Опер
[50], широким жестом указывая на кресло по северную сторону своего письменного стола, и принялся объяснять необходимость хирургического вмешательства. Он показал А. Н. Д. одну из темных безрадостных урограмм его нижних анатомических отделов. Круглая тень аденомы затмевала большую часть белесоватого мочевого пузыря. Эта доброкачественная опухоль на предстательной железе росла вот уже лет пятнадцать и теперь во много раз превосходила ее размером. Незадачливую сию железу с прицепившимся к ней большим серым паразитом можно и должно было удалить немедля.
– А если я не соглашусь? – сказал А. Н. Д.
– Тогда, в недалеком будущем […]
* * *
В этом особенном состоянии самовнушения и речи нет о том, чтобы потерять ощущение самого себя и забыться обычным сном (если только вы с самого начала не чувствуете крайней усталости).
Для того чтобы прервать транс, достаточно просто возстановить свой облик во всех его ярким мелком очерченных подробностях – род стилизованного скелета на вашей черной мысленной доске. Следует, однако, помнить, что нельзя позволять себе предаваться сказочному блаженству, испытываемому при изничтожении, допустим, грудины. Услаждайся разрушением, но не задерживайся подолгу у своих развалин, не то заболеешь неизлечимой хворью или умрешь раньше времени.
До чего приятно бывает подлезть кончиком острых ножниц под загнувшийся вросший ноготь и оттяпать безпокоивший тебя краешек; еще отрадней обнаружить под ним янтарный нарыв, с кровью которого вытекает и грубая боль. Но с годами мне стало невозможно нагибаться к своим ступням, а показывать их педикюрщице было совестно.
Последняя глава
Начало последней главы
(Г-жа Юре, вот манускрипт последней главы, прошу Вас перепечатать его в трех экземплярах – один дополнительный мне нужен для предварительной публикации в «Вершке» или другом каком-нибудь журнале.)
Несколько лет тому назад, когда я еще служил в Орлогском институте неврологии
[51], одна дуреха репортерша представила меня слушателям какой-то идиотской радиопрограммы («Современные чудаки») как добродушного ученого мужа с Востока, основавшего
Конец предпоследней главы
Рукопись последней главы сочинения Вайльда, которую ко времени его смертельного инфаркта, случившегося за десять кварталов от его машинистки Сью Ю.
[52], она еще не успела переписать из-за срочной работы для другого заказчика, была ловко этим человеком изъята у нее из-под носа, с тем чтобы обрести для своего обнародования место более солидное, чем «Вершок» или «Корешок».
* * *
Да, что-то вроде писателя. Еще растущего, но уже подпорченного. А перед тем он был дурным чтецом
[53] в одном из наших последних унылых замков.
