Ташенька взяла со стола бумажную салфетку, положила на нее медальон и протянула его Апраксиной. Та бережно приняла в руки миниатюру и долго ее рассматривала.
— Вы писали это со старинного портрета королевы Анны?
— Да. Почти все мои работы написаны по мотивам старинных портретов, а поздние я буду писать с фотографий: серия должна кончаться нашими современницами.
— Боюсь, Ташенька никогда эту свою серию не закончит! — почему-то недовольно заметил Фомушка. Его недовольство тут же объяснилось: — Если бы ты согласилась продать портрет Анны Ярославны Анне Юриковой, он бы уже сейчас был в Монжероне, и его купили бы в первый же день! И осенью я смог бы поехать на прослушивание в Ла Скала.
— Фомушка, ты же знаешь, что я хочу сохранить «Русских женщин» до окончания работы над серией! Мне так хочется когда-нибудь выставить всю серию разом, поэтому никак нельзя продавать миниатюры поштучно.
— А в результате на выставке в Монжероне, в местах, связанных с королевой Анной Ярославной, вместо твоей миниатюры демонстрируется бездарнейший портрет работы Иннокентия Каменева!
— Константина Каменева, Фомушка.
— Я не знаю и знать не хочу, как там зовут подобных типов!
— Фомушка, Юрикова все равно выставила бы работы Каменева во Франции! Чего не сделаешь ради любовника? Да еще если он к тому же лет на десять младше тебя…
— А вот сплетничать не надо, Ташенька! — сказал Фомушка и погрозил Ташеньке пальцем.
— Я не сплетничаю, я лишь излагаю факты. Каменев вертит своими женщинами как хочет, они перед ним обе стелются — и дура Наталья, и хитрюга Анна.
Апраксина слушала, боясь дохнуть.
— Ташенька, не надо никого осуждать, особенно вслух! — уже вовсе строго сказал Фомушка.
— Хорошо, я буду являть собой молчаливое осуждение. Но учти, что на выставке в Вене вместо меня опять будет выставлен Каменев. — На это Фомушка философически пожал плечами. — А на вернисаже вместо тебя скорее всего будет выступать Копелевич со своими дикими цыганскими романсами, — мстительно закончила Ташенька.
— Боже мой, Копелевич! Но она же кричит, а не поет!
— Вот ты и сам осуждаешь, Фомушка, — с чувством глубокого удовлетворения произнесла Ташенька. — Так что не защищай тех, о ком я говорю правду.
— Копелевич интриганка, Анна карьеристка, а вот тезка твоя Наталья — это просто несчастная женщина, и ее грех осуждать!
— Простите, это жену художника Каменева зовут Наталья? Говорят, с нею недавно случилось несчастье? — осторожно спросила Апраксина.
— Несчастье случилось с нею очень давно, когда она вышла замуж за своего Каменева! — отрезала Ташенька. Но фиалковые глаза ее загорелись: — А что еще случилось с Натальей Каменевой? — быстро спросила она.
— Я толком не знаю: какая-то авария или несчастный случай. Что-то такое показывали по телевидению.
— Вот видишь, Фомушка, все знают, а мы не в курсе! Надо все-таки купить телевизор.
— Нам с тобой есть чем заниматься, кроме того, чтобы проводить время у бесовского окна в мир.
— Фомушка очень несовременный человек! — с печальной гордостью сказала Ташенька.
— Пусть я ретроград и фанатик, ультраправославный ксенофоб и консерватор, но телевизора в этом доме не будет!
Графиня поняла, что она ненароком коснулась больного семейного вопроса. Она передала Ташеньке портрет Анны Ярославны и стала прощаться. Графиня положила на стол свою визитную карточку и взяла слово, что отныне ее будут приглашать на все концерты Фомушки и на все выставки Ташеньки, и слово такое было ей дано без всяких проволочек.
Инспектору Миллеру Апраксина позвонила уже из дома.
— Инспектор, какие у вас планы на конец недели?
— Мы собираемся с женой и детьми съездить навестить ее родителей в Альпы. Супруга на меня ворчит — я уже третий месяц откладываю эту поездку из-за работы.
— Дорогой инспектор, похоже, что придется отложить ее еще раз: мне почему-то кажется, что мы оба хотим провести выходные в Париже. — И она принялась рассказывать Миллеру о событиях этого дня.
Глава 4
По лесной дороге, между кустами кизила, осыпанными золотыми звездочками цветов, под прозрачным навесом весенних дубов скакала всадница в ярко-алом шелковом плаще. Перед нею бежала белая узкомордая поджарая собака с горбатой спиной и длинной волнистой шерстью — одна из русских борзых, вывезенных королевой из Киева. Как давно все это было: прощанье с Киевом, с любимым батюшкой и его двором, с милыми сестрами и братьями, с гостившими тогда при дворе родственницами греческими царевнами, образованными и благочестивыми; долгий и утомительный, но увлекательный и для познания полезный путь через Европу. Ее, киевскую княжну, сопровождающее посольство называло на европейский лад принцессой, и ей это льстило, хотя юная Ярославна сознавала, что Киевское княжество не уступало ни в политической силе, ни в богатстве большинству европейских королевств, из коих некоторые уступали по размеру Киеву с пригородами. И уж, конечно, ничуть не уступало отчее княжество европейским государствам роскошью и образованностью двора: недаром дети Ярослава Мудрого шли нарасхват, и киевского князя прозвали «тестем всея Европы». Сколько разочарований ожидало ее поначалу в Париже! Сам король ставил на государственных документах сигнум вместо подписи. Став королевой, Анна под королевскими документами расписывалась по-французски, но звуки изображала кириллицей — «Анна реина»: она, разумеется, могла писать латинскими буквами, поскольку латыни ее обучали, но не всегда была уверена в правописании — вот тут кириллица ее и выручала. Она привыкла не только к неграмотности французской знати, но и к грубой вольности парижского двора и стала находить удовольствие в его развлечениях. И по-настоящему, пожалуй, она страдала лишь от отсутствия настоящей бани — с паром, с веничками из березы и мяты, с окачиваниями ледяной родниковой водой из бадейки. Разве могли заменить горячую парную баньку теплохладные королевские ванны?
А вот вера тогда была по всей Европе единая, и святые были общие, хотя службы во Франции и шли на латыни. Отпадение Римской церкви от Вселенской Церкви случилось как раз в середину ее царствования, но она, как и многие другие в то время, совсем не придавала значения неурядицам между церковными иерархами. Никто не мог предвидеть, что узкая змеиная трещина превратится в настоящую пропасть и отделит Римскую I церковь от прочих церквей…
И по Киеву она скучала. После смерти короля Анна Ярославна стала подумывать о возвращении на Русь, но помешали дети. Двое младших умерли, но старшие оставались, и Филипп должен был наследовать престол после отца. Отрекаться от власти за себя и за детей Анне не хотелось, а вернуться в Киев без сыновей она не могла.
Скрывшись за поворотом лесной дороги, борзая сука подняла лай. Анна прислушалась и насторожилась: кто-то скакал ей навстречу. Крупный гнедой жеребец вихрем вырвался из-за кизиловых кустов, всадник в черном одеянии осадил его в нескольких шагах перед белой лошадью королевы.
