— Да, эта дура была я, — кивнула Апраксина.
— Ох, простите!
— Бог простит. А пантеру эту я завела специально для того, чтобы она отвлекала внимание от моей скромной особы. Как видите, это срабатывает. Так вы позвоните, если узнаете что-то новое?
— Конечно!
И Ада с ошеломленным видом проводила Апраксину до двери, выпустила ее и долго, закусив нижнюю губу и нахмурившись, смотрела ей вслед, пока та не вышла на лестничную площадку и не скрылась в кабине лифта.
Выехав с улицы Эйнштейна на параллельную Принцрегентенштрассе, Апраксина за какие-нибудь десять минут доехала до бюро Мириам Фишман на Эттингенштрассе.
На этот раз в бюро не было ни посетителей, ни машинисток, ни самой хозяйки, а встретил ее кудрявый рыжий мальчуган, раскатывающий по всему помещению на трехколесном велосипеде, распевая при этом во все горло по-русски:
Сидели два медведя
на тоненьком суку,
один читал газету,
другой молол муку.
— Здравствуй, молодой человек. А где твоя мама? — обратилась к нему Апраксина.
Но малыш затормозил и уставился на нее с озадаченным видом.
— Разве ты не говоришь по-русски?
Малыш помотал головой.
— Но ты же понимаешь меня?
Он кивнул и улыбнулся, застенчиво потершись щекой о плечо. Пришлось перейти на немецкий язык:
— Значит, ты у нас, как маленькая собачка: все понимаешь, а сказать не можешь. Так?
— Я не собачка, я — мальчик! — ответил он обиженно по-немецки, но с каким-то непонятным акцентом.
— Так, все ясно: ты маленький мальчик, который не знает, где его мама?
— Я не маленький мальчик! Я большой мальчик в морской куртке! — На нем действительно был матросский костюмчик. — А мама пошла покупать мне колу и сейчас придет.
Теперь Апраксина поняла, что малыш говорит со сложным баварско-еврейским акцентом.
— Ах так! А можно мне ее здесь подождать? Ты разрешаешь?
— Можно. Разрешаю.
Он тронул с места свой велосипед и снова запел:
Сидели два медведя
на ветке зеленуй:
один сидел как следует,
другой болтал ногой!
Минут через пять явилась Мириам Фишман с бутылкой кока-колы, поздоровалась с Апраксиной и подошла к сыну.
— Развлекаешь гостью пением, Антон? Вот тебе твоя кола.
Антон слез с велосипеда и забрал у матери бутылку.
— Ну, отправили приглашения? — спросила Мириам Апраксину.
— Да, спасибо. А сегодня я к вам по другому делу.
— Слушаю вас.
— Во-первых, я хочу узнать, что такое «пылесосы»?
— Пылесосы? Не понимаю…
— В прошлый раз вы назвали моих гостей из Советского Союза «пылесосами». Что это значит?
— А, вот вы о каких пылесосах! Мы действительно так зовем между собой гостей с родины. Понимаете, после них в доме становится значительно чище: они, бедолаги, готовы утащить с собой все, что ни предложишь. А мы пользуемся этим и от лишнего барахла избавляемся — которое хранить тесно, а выбросить жалко.
— Звучит довольно оскорбительно.
— Что поделаешь: в отличие от первой эмиграции, мы, люди «третьей волны», не обременены излишней сентиментальностью в отношении соотечественников.
— Да, это я уже заметила.
Мириам внимательно на нее посмотрела и сказала:
— Но вы пришли ко мне вовсе не за тем, чтобы изучать эмигрантский жаргон. Чем могу служить на этот раз?
— У меня к вам дело и очень серьезное. Я хочу с вами побеседовать об известной вам Наталье Каменевой, найденной мертвой шестнадцатого апреля в загородном отеле. Вы об этом знаете из телевизионных объявлений.
— Вот как раз на эту тему мне бы не хотелось ни с кем разговаривать, — решительно произнесла Мириам, села за стол и приготовилась надеть наушники.
— Разговаривать придется, госпожа Фишман, — я из полиции. Могу предъявить документы.
— Ах, вот как! Это, конечно, меняет дело. Антон, ты не мог бы петь немножечко потише? Разве ты уже выпил всю свою колу?
— Я пью и пою по очереди, — ответил Антон по-немецки на русский вопрос матери.
— Упорно не желает говорить по-русски, — вздохнула Мириам. — Ходит в немецкий детский сад, а там дети его дразнят за каждое русское слово. Но разговаривать спокойно он нам не даст ни по-русски, ни по-немецки. Знаете что? Давайте выйдем прогуляться: здесь за углом есть детская площадка, и там он займется игрой, а мы сможем сесть на скамеечку и спокойно поговорить.
Апраксина согласилась, потому что Антон действительно заглушал все звуки в бюро и разговаривать при нем не имело смысла.
Они вышли на улицу, миновали аптеку и завернули за угол. Здесь, между домами, был скверик со скамейками и детской площадкой. Антон поехал к ребятишкам, качавшимся на качелях, а графиня с Мириам уселись на скамейку в стороне от площадки.
— Почему сначала вы не хотели разговаривать со мной о Наталье Каменевой? — спросила Апраксина.
— Потому что я не любительница подобных драм вообще, а к этой не имею никакого отношения в частности. Я вам сразу скажу: Каменева печатала у меня без разрешения на работу. Вы сами русская и поймете меня: Наталья с мужем приехали недавно, родни у них тут нет, помощи ждать не от кого, а пособие невелико. Конечно, его хватило бы для скромной жизни, но муж Каменевой художник, и все их деньги уходили на холсты и краски. До нашего знакомства я несколько раз встречала Наталью в магазине «Альди» и видела, как экономно она покупает продукты: возьмет баночку, повертит и поставит назад, а потом отойдет в сторонку, подсчитает что-то в блокнотике — и только потом вернется и положит выбранное в тележку. Мне было больно на нее смотреть, я ведь сама через все это прошла. Приличные люди вообще-то стесняются ходить в «Альди», там одни иностранцы пасутся да пенсионеры.
— А вы не стесняетесь?
— Мы сейчас покупаем дом, мне стесняться не по карману. Мое бюро приносит такой незначительный доход, что мне выгоднее было бы самой работать машинисткой на «Свободе». Но я, знаете ли, была несколько лет без работы, мыла посуду в ресторанах и пивные бутылки на пивном заводе, потом рассердилась и решила рискнуть — сама создала для себя рабочее место, вот это самое бюро, откуда меня никто не может уволить. Я им дорожу и не хочу терять с трудом созданную опору под ногами. Для того же и дом покупаю — чтобы никто не мог безнаказанно повышать мне квартплату каждый год. Поэтому — «Альди». В магазине мы как-то разговорились с Натальей, и она, как это бывает с русскими женщинами на чужбине, тут же мне призналась, что у нее впереди полная неизвестность, что ее муж любит другую женщину и она хотела бы встать поскорей на собственные ноги. Она спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто взял бы ее убирать квартиру или сидеть с ребенком. Я спросила ее, умеет ли она печатать на машинке? «Немного умею», — ответила она, и я пригласила ее зайти как-нибудь в мое бюро. Печатала она медленно, но очень грамотно и аккуратно, и я стала давать ей работу. Я готова за это ответить, если это такое большое преступление.
