— Куда бы вы хотели попасть в Митькином дворе?
— Вы можете принести беду или боль?
— За что вы Митьку наказали и как вы это сделали?
— Какая боль сильнее: тела или сердца-души?
Домашнее задание. Нарисовать красками любую из двух картинок: бабушкину печаль; Митькину радость (на выбор — радость от покупки игрушек или радость от покупки козы)
ПОМИНАЛЬНЫЙ БЛИНОК
Жили в одной деревне муж да жена. И было у них двое деток: девочка Настенка восьми лет да мальчишечка Лешенька трех лет. Хорошая семья была, дружная. Все деревенские на них любовались: и работа у них ладилась, и домашние дела не стояли — все в доме было.
Вот однажды, в ноябре это случилось, погода была холодная, рано снег выпал, и мело на дворе сильно. Мамушка в избе прибрала, скотину на дворе накормила. Вот и просит ее Лешенька: «Пойдем с горки на салазках кататься!» А какое катание, когда снегу-то и воробью по колено не будет! Да вот донял мамушку. Взяла она салазки, из ивовых прутьев сплетенные, посадила в них Лешеньку да и потащила по мерзлой земле. Настенка-то рядом бежит да приговаривает:
— Лешенька, тяжело мамушке-то салазки по голой земле тащить!
А Лешенька смеется-заливается:
— А ты по снегу, по снегу вези, мамушка!
Так до реки и доехали. А речка-то у самого берега легким ледком подернулась: морозов-то, слышь, об эту пору еще сильных не было. Настенка на горушку взбежала — красота! Речку далеко видать, водица, хоть и студена, а бежит быстро. А тут и мамушка на горушку с салазками взобралась, красотою залюбовалась. Лешенька с салазок слез, все вокруг бегал. Как это он ухитрился вновь на салазки взобраться да под горушку поехать — ни Настенка, ни мамушка не заметили. Только тогда и всполошились, как голосок снизу услыхали. Сердечки у обеих так и замерли: Лешенька уж по тонкому ледку по самой речке ехал. Бросились они с горушки вниз, а уж салазки с мальчонкой в речку окунулись.
Мамушка-то первой к воде подбежала, а уж Лешеньку с головой вода накрыла. Долго мамушка не думала, бросилась за своим сыночком в воду, зипунишко его в воде нащупала и давай на берег выталкивать. Настенка братика за шиворот из воды вытащила. Оглянулась девочка, а уж за мамушкой водяная дверца захлопнулась. Закричала Настенка, народ сбежался. И баграми, и граблями в воде шарили — так и не нашли.
Недели две Лешенька хворал, в бреду все салазки свои поминал. А потом и на поправку пошел, да вскорости уж с соседскими ребятишками во дворе бегал — коротка детская память. Коротка, да не у всех... Настенка по дому суетится, за скотиной ходит, а сама нет-нет да и присядет в уголке, всплакнет, про мамушку покойную вспомнив.
Отец-то их, Еремей, мужик серьезный, основательный, долгонько по жене горевал, да слезами горю не поможешь. Видит он: уж год почти миновал, а Настенка мамушку не забывает, убивается. Со стариками посоветовался, а те и говорят: «ты еще-мужик молодой, тебе хозяйку в дом привести надобно! Дома без хозяйки и хлеб Не печется, и копеечка не ведется!»
Подумал Еремей, с Лешенькой да Настенкой поговорил. Лешенька-то сразу на новую мамушку согласился, а Настенка губешки поджала, платочек в руках теребит и молчит: вроде как согласна и не согласна. Посмотрел мужик да и пошел сватать Авдотью. Авдотья была баба добрая, спокойная, одинокая, только вот горбатенькая. Оттого досель замуж и не взяли.
Как пришла Авдотья в дом — так все в нем будто ожило: детки чистенькие ходят, хлебом свежим всякий день в избе пахнет, корова в хлеву от голода не надрывается. Все справно. Одно только бабу тяготит: Настенка с нею ни словечком за все время не обмолвилась. Молча за стол садится, молча из-за стола выходит. В уголок сядет, то ли из тряпочек шьет чего, то ли с куколкой играет — а все молчком. Ну ни слова из нее не вытянешь. Уж и отец с нею разговаривал, и сама Авдотья приласкать хотела — смотрит волчонком, того и гляди — укусит.
Так еще год прошел... Вот подходит опять ноябрь месяц. Видит Настенка, что Авдотья собралась блины печь. А блинов, слышь, целая гора получилась! Вот и думает Настенка: не иначе, как гости к нам придут?! Я-то уж с ними сидеть не стану, не дождутся. Я в чуланчике сяду. Пусть Авдотью спросят: а где Настенка? А ей и ответить нечего! Пусть стыдно станет, что ее в этой избе не любят!
Только смотрит девчонка: никого в дом не зовут, а блины Авдотья возле окошка раскладывает. «Для кого это? — думает Настенка. — Кто же блины с подоконника-то есть станет?» А спросить не хочет, так весь день те блины на окошке и пролежали — никто не притронулся.
Вечером Настенка к соседской девчонке забежала, а ее мать с бабкой разговаривает:
— Мама, я только что мимо Авдотьи на двора шла, совсем, смотрю, баба свихнулась: возле окна блины разложила! Воробьев, что ли, кормить?
— Да ты, сношенька, не смейся! — говорит ей старуха. — Это мы старинный обычай забыли, а она, вишь, умница, вспомнила... Сегодня-то, в первую субботу ноября, большой праздник — Поминки. Большая Родительская Суббота! В этот день наши прадеды умерших предков поминали, в честь них и блины пекли. Говорят, если блинов под этот день напечешь, то предки ту избу навестят, блинков поедят-полакомятся, да и дом охранять впредь станут. В этой избе завсегда любовь да покой поселятся!..
— А что же вы, маманя, раньше мне этого не сказывала: я бы и сама напекла блинов да на окошко положила?! У меня и у самой родная мамушка недавно померла.
— Эх, милая, да я и сама от старости об том забыла. А вот Авдотья вспомнила. Не иначе, как утонувшую Арину помянуть-порадовать захотела.
Настенка домой прибежала, ничего никому не сказала, а сама один-то блинок взяла да себе под подушку и спрятала: мол, придет мамушка за блинком, вот Настенку и разбудит, уж она мамушке все про мачеху расскажет!..
А и впрямь в эту ночь в избу покойная Арина приходила. Вошла, не раскрыв двери, не запалив свечи, а только все Настенке видно было: и что в белом прозрачном платье мамушка, красивая, с венком на черных волосах, и что вся светится да улыбается девочке. Совсем Настенка не испугалась, когда мамушка про житье-то ее спросила. Тут девочка и начала на Авдотью жаловаться. А язык к небу прилип! Что не скажет, как не поругает, а ничего умного-то не получается. То неласковая, а то пристает со своими поцелуями, то не любит, а то надоела своими разговорами, то обижает, а как, объяснить не может. Выслушала все мамушка да и говорит Настенке:
— Неужто ты думаешь, что сама Авдотья к вам в дом-то пришла? Это ж я ее из всех баб для вас в мамушки выбрала. Да наказала ей вас любить, беречь, меня, мамушку родную, заменить. Ты ее, Настенка, не обижай! Ей ведь от твоих обид еще обиднее. И меня она подвести не может, обмануть не смеет, и тебя ей остерегаться приходится. Все, что ни скажет, ни сделает — тебе не любо!.. Ты утречком, как встанешь, никому ничего не сказывай, а только возьми один блинок, что под подушкой прячешь, да отнеси его на то место, где последний раз меня видела. В воду его брось да поклянись, что впредь Авдотью обижать не будешь, слушаться станешь. А уж я для тебя счастья да благополучия попрошу. Материнская молитва — самая слышная! Ну прощай, доченька!..
