— Охотно!
— Этим вы облегчите и свою совесть, и нашу с инспектором работу, — сказала Апраксина. — Мы ведь вынуждены были заняться этим делом!
— Понимаю, понимаю, графиня! А Наташа, конечно же, подтвердит мои слова.
— Наташа не скажет пока ни слова в вашу защиту, — сказала Апраксина. — Может быть, когда-нибудь потом… Но не сейчас!
Татьяна грустно улыбнулась на слова Апраксиной и села на диван рядом с бабушкой Ниной. Та погладила ее по руке.
Тут Апраксина поглядела на Еву Шмидт, все еще лежащую в луже посреди гостиной.
— Миша, Айно! Будьте добры, перенесите госпожу Шмидт… Да, диван занят. Ну, посадите ее хотя бы в кресло!
Айно и Миша с трудом подняли грузную Еву Шмидт и опустили ее в одно из глубоких кресел. Она даже не шелохнулась и осталась полулежать в кресле большим пестрым мешком.
— Рассказывайте, господин Шмидт, мы вас слушаем! — напомнила Апраксина.
Шмидт вздохнул и начал рассказ:
— Наташа фактически моя жена, то есть моя фактическая жена, и я очень люблю ее. Случилось так, что мое издательское дело в Германии пришло в полный упадок, и я решил перебазироваться в Соединенные Штаты. Я рассказал Наташе о моих планах, и она поначалу была согласна на переезд. Дела складывались таким образом, что для моих целей мне было удобней сначала отправить в Нью-Йорк Наташу, а затем, ликвидировав здесь свое дело и собрав финансы, отправиться за ней. — Быстро взглянув на Еву Шмидт, все еще пребывавшую в глубоком обмороке, он скороговоркой произнес: — Кроме того, я должен был в ее отсутствие развестись с прежней женой, чтобы в Америке уже по-настоящему жениться на Наташе. Но бедняжка узнала о существовании Евы и наотрез отказалась лететь одна в Америку. Она, глупышка, заподозрила, что я таким образом хочу от нее избавиться и что в Штатах ее почему-то ждет публичный дом… Что за глупые фантазии, Наташа, любимая? Кто вбил в твою легковерную головку такую чушь? — Татьяна молчала, исподлобья глядя на него. — А, догадываюсь! Это, конечно же, козни нашего общего друга Георгия Бараташвили! Вот он-то, между прочим, и есть самый настоящий торговец живым товаром и уже не одну девушку из России запродал в публичный дом. Как же ты могла поверить этому негодяю, Наташа?
Девушка молчала.
— Ну, можешь не отвечать, я понимаю твою обиду… Кстати, у тебя есть тут во что переодеться после этого глупого спектакля? Я боюсь, как бы ты не простудилась.
Девушка молчала.
— Ну, ладно, как хочешь, упрямица ты этакая. Так вот, я не хотел огорчать Наташу заранее и о том, что она летит в Нью-Йорк одна, решил сказать ей перед самым отъездом. К тому лее накануне приехала ее сестра-близнец, и мне не хотелось омрачать их встречу…
Девушка молчала, пристально глядя в лицо Шмидту. И тут Шмидт вдруг побледнел и вгляделся в ее лицо. Умен и сообразителен был господин Хорст Шмидт!
— О черт! — воскликнул он вдруг, хватаясь за голову. — Какого же я свалял дурака!
— Это вы совершенно правильно изволили заметить, — с удовлетворением в голосе сказала Апраксина. — Вы сваляли самого полнейшего дурака, а мы вам в этом помогли, господин Шмидт. Да, это не Наташа Беляева, это ее сестра-близнец Татьяна. Бедную Наташу вы все-таки задушили и бросили в пруд, в чем только что признались в присутствии многих свидетелей.
— Свидетели? Вот вся эта эмигрантская шваль — свидетели, которые станут меня обвинять? — И Шмидт вдруг громко захохотал. — Да кто же им поверит на суде, графиня! Они же по-немецки знают по десять слов каждый, да и те все время путают! Присутствующая здесь моя дорогая жена Ева подтвердит, что эти нелегалы устроили тут какой-то бездарный спектакль с целью ввести меня в нервозное состояние. Отчасти им это удалось, но я уже сейчас совершенно не помню, что тут говорила эта русская девушка и что я отвечал ей в расстроенных чувствах. Но я думаю, что в суде с этим разберутся, и вы еще ответите за ваш провалившийся спектакль!
Апраксина с интересом за ним наблюдала.
Шмидт встал и подошел к забытой им на время жене. Никто из присутствующих не заметил, что она лежит в кресле с открытыми глазами. Шмидт ласково тронул ее за руку.
— Пойдем, дорогая! Спектакль окончен!
— Отойди от меня, Хорст, прошу тебя, отойди! — глухо сказала Ева Шмидт. — Я все слышала. Я не знаю теперь, где у тебя ложь, где у тебя правда, да и знать не хочу. Зато я знаю МОЮ ПРАВДУ.
Ева выпрямилась в кресле, а потом сгорбилась, бессильно опустив свои большие и сильные руки массажистки.
— Я хочу прямо сейчас рассказать, как все это было.
— Ева, я запрещаю тебе! — закричал Шмидт. — Не говори им ни слова, дорогая, пока я не найму тебе хорошего адвоката! Только в присутствии адвоката, Ева!
— Нет, сейчас, Хорст. Потом у меня может не хватить решимости.
Шмидт застонал. И все-таки сделал еще одну попытку:
— Мне весь этот театр смертельно надоел! Включая твою нелепую истерику, Ева. Если хочешь — оставайся, а я ухожу, и впредь, господин инспектор, я буду с вами разговаривать только в помещении полиции и в присутствии адвоката. Надеюсь, я могу идти?
— Да идите, идите, — устало сказал инспектор Миллер.
Шмидт твердым и быстрым шагом направился к дверям.
— Вы что, отпускаете его? — воскликнула Татьяна и бросилась было за Шмидтом.
Но ее перехватил Михаил.
— Танечка, успокойтесь — он далеко не уйдет, в саду его ждут полицейские!
И в самом деле, инспектор Миллер подошел к окну, вынул из кармана спортивный свисток и трижды оглушительно свистнул. Из сада ему ответил такой же свист, и через несколько минут двое полицейских ввели господина Хорста Шмидта обратно в гостиную, но уже в наручниках.
— Ага, вот вы и вернулись к нам, господин Шмидт! Прошу пожаловать! — не удержалась Апраксина. — Ну что ж, присаживайтесь. — Шмидт, как ни странно, послушно сел. — Госпожа Шмидт, вы хотели нам что-то сказать?
Ева Шмидт кивнула. От ее былой тяжелой самоуверенности не осталось и следа, она была совершенно раздавлена случившимся и даже не пыталась этого скрыть.
— Я хочу рассказать правду. Этот человек, мой муж Хорст Шмидт, обманывал меня всю нашу совместную жизнь, изменял мне с самыми разными женщинами. Я смирялась, пока это были немецкие женщины, у них просто были другие взгляды на то, что можно и чего нельзя, а меня воспитывали в строгих католических традициях. Я с юности знала, что развод для меня в принципе невозможен, и потому терпела. По крайней мере, эти женщины были во всех других отношениях, кроме морали, ничем не хуже и не лучше меня, да и не моложе: я считала, что Хорсту просто требуется разнообразие, ведь во всех других отношениях, в финансовом, например, он был вполне примерным мужем. Но когда он переключился на молодых эмигранток, я потеряла покой: мало того, что они все как одна были в два-три раза младше его, но ведь он еще мог от них чем-нибудь заразиться!
