Бабкин вздрогнул и поднял на него глаза.
– Примите мои соболезнования, – медленно сказал Илюшин. – Но при каких обстоятельствах?.. Понимаю. Да. Простите.
Он положил телефон на стол.
– Что у них произошло? – резко спросил Бабкин. – Макар!
– Три дня назад в поселке случился пожар, – ровным голосом сказал Илюшин. – Дом Бережковой сгорел дотла.
– Где она сама? В больнице?
Илюшин молча покачал головой.
– Господи… – выдохнул Бабкин.
Он посмотрел на фигурку бородача, которую держал в ладони. Маленький человечек безжалостно улыбался.
Глава 3
Анна Сергеевна Бережкова
1
С первого взгляда эти двое не показались мне людьми, заслуживающими доверия. С первого, я подчеркиваю, взгляда!
Разве можно было присылать на такое деликатное дело этого, простите, дуболома. Что он может понимать в психологии убийцы!
Но как выяснилось, я тоже мало что в ней понимала.
Вечером следующего дня ко мне зашел Мансуров. Я открыла дверь, не подозревая плохого, скорее взвинченная, чем расстроенная. Тогда мне казалось, что неудавшееся расследование – всего лишь первый блин, который вечно получается комом, и мне нужно только найти правильных людей, чтобы вывести Мансурова на чистую воду. И еще, если говорить начистоту, я чувствовала себя очень умной и хитрой. Как охотник, поставивший капкан на крупного хищника.
Мансуров прошел в комнату и без разрешения снял с полки старинную керосиновую лампу, доставшуюся мне от дедушки. Я не пользуюсь ею, хотя она в рабочем состоянии. Мне нравится изящная стеклянная колба, напоминающая бутон, и латунный корпус.
Мой гость щелкнул по чаше.
– Сейчас же поставьте на место! Вы ее разобьете!
Он прислонился к дверному косяку и, глядя на меня сверху вниз без улыбки, процитировал Хармса:
– Долго учат лошадей делать в цирке чудеса. Мы же наших лошадей обучаем в полчаса. – И без перехода добавил: – Что-то мне подсказывает, что вы, Анна Сергеевна, абсолютно необучаемая коняга.
– В чем дело? Что такое?
– Начали с кляуз, закончили слежкой. Ни стыда, ни совести.
Он вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист, развернул и протянул мне. Я уставилась на две знакомых физиономии, не в силах выговорить ни слова.
– И нет бы профессионалов нашли! – Мансуров брезгливо подергивал передо мною мятым листом с фотографиями, распечатанными из интернета. – Но ведь сыщик ваш – полное говно.
Возражать было глупо.
– Зачем вам частные детективы, Анна Сергеевна? Что такого вы хотите обо мне узнать, чего бы я сам вам не рассказал?
– Я хочу узнать, зачем вам убивать собственную жену.
Слова сорвались с моих губ раньше, чем я успела подумать.
Мансуров замер.
Дом, мой дом, который никогда не был мне другом, моя крепость на вырост, королевство во главе с самозванкой, вздрогнул и пришел в движение. Заскрипели массивные шкафы, выстраиваясь в оборонительный рубеж, взмыла с пола стая паркетных дощечек, и сквозняки, сухие звонкие сквозняки закрутили их в воздухе, создавая вокруг меня хрупкий кокон. Тяжелая бабушкина люстра предупреждающе запела в высоте. Он оказался умнее меня, мой старый дом, который я ненавидела столько лет.
И он ничем не мог мне помочь.
Раньше я не видела Мансурова по-настоящему. Только слепец мог счесть себя охотником, расставляющим ловушки, только самонадеянная старуха, законсервировавшаяся в своем укрытии на двадцать лет, не знающая ничего, кроме имен трав, чужих богов и несуществующих городов.
Должно быть, мой маленький Эбих-Иль хохочет сейчас надо мной с каминной полки.
– Круто-круто-круто, – без всякого выражения проговорил Мансуров.
Его взгляд сфокусировался на чем-то за моей спиной. Но я не могла обернуться, чтобы посмотреть, что он там увидел, просто была не в силах. Казалось, пока я держу его взглядом, он ничего со мной не сделает.
Мансуров наконец перевел глаза на меня. Он тоже выглядел так, словно увидел меня впервые, вот только в его взгляде читалось не удивление, а прагматичная озабоченность, как если бы покупателю в рыбной лавке вместо знакомой форели предложили бог знает что со щупальцами и он прикидывает, сумеет ли приготовить к ужину это непонятное и на вид малосъедобное.
– До свиданья, Анна Сергеевна. Дай вам бог здоровья, если в магазине нужно что купить, только скажите, мы же соседи, нам друг с другом надо дружить, мы иначе не приучены…
В тот момент я расценила его слова как издевку, но позже поняла: они вообще не несли семантической нагрузки, Антон просто заполнял ими вакуум. Он мог бы цитировать Лермонтова или читать программу телепередач, но ближе всего лежали общеупотребительные формулы вежливости.
2
«Он знает, что я знаю». Наш разговор испугал меня, но и принес облегчение: вряд ли Мансуров тронет Наташу, пока существую я: человек, не сводящий с него пристального взгляда.
Телефонный звонок застал меня врасплох.
– Приеду сегодня вечером, – сообщила Лида. – Ты здорова, надеюсь?
У меня есть две близких подруги, Лида Ежова – одна из них. В моем возрасте слово «подруга» означает женщину, которая помнит меня пятилетней. У нас с Лидой не слишком много общего, но я привязана к ней; так привязываются к вещи, которой уже не пользуются, но которая хранит в себе слишком много воспоминаний, чтобы расстаться. Лида никогда не спрашивает о моих планах и с детским простодушием полагает, что я воспринимаю ее как избавление от скуки.
Как и я, она одинока. В ее квартире всегда включен телевизор: даже ночью поет ей страшные колыбельные о мировом кризисе, терроризме и повышении пенсионного возраста. Лида и у меня пыталась насаждать свои порядки. Обычно я отступаю перед ее натиском, но тогда встала насмерть.
Лет десять назад она начала выпивать, и пришлось ввести второе правило: в моем доме действует сухой закон. Это понравилось ей еще меньше.
Иногда мы пытаемся рассказывать друг другу новости по телефону. «Что у тебя?» – спрашивает она. И невозможно объяснить, что вечером сидишь на крыльце и, щурясь, смотришь, как меняется цвет листьев, когда солнце движется по небосклону; что бродячий кот вчера замурлыкал первый раз и позволил себя погладить; что вечером над флоксами поднимается сладкое облако и путешествует по саду. «Да все по-прежнему, – отвечаю я. – Калоши вон прохудились, надо новые купить».
3
После обеда пошел дождь. Я убрала с крыльца обувь и стала ждать.
Такси не приехало ни в семь, ни в восемь. Уже стемнело, когда я заметила за окном покачивающуюся фигуру возле калитки.
– Лида!
