– Валентина Викторовна, как он к вам попал?
– До девяти лет жил с бабушкой. Потом она умерла, других взрослых родственников не было – или они не захотели его взять.
– А мать, отец?
– Нет, он безотцовщина. А матери не стало, когда ему было года три, кажется, максимум четыре. В общем, поначалу Антон был типичным домашним ребенком, который выделялся только одним: он наотрез не желал, чтобы его усыновляли.
– Почему?
– Не знаю. Все воспитанники хотят домой. Кто-то мечтает о семье, дети с нарушением привязанности думают, что их ожидает безбедная ленивая жизнь с чипсами и неограниченным временем на игры… Но таких, как Антон, у нас не было. Он бойкотировал все собеседования и встречи с потенциальными усыновителями или опекунами.
– Вы сказали: «Сначала Антон был типичным домашним ребенком». – Илюшин подался вперед. – А потом? Что-то изменилось?
Гусева, не мигая, смотрела на него, словно взвешивая, заслуживает ли он честного ответа.
Когда Макар уже решил, что его сейчас выставят из кабинета, она вдруг сказала:
– Многим из наших подросших детей, особенно тем, кто попадает в систему с рождения, ничего не нужно. Их запросы примитивны: еда, тепло, выпивка. Моя задача состоит в том, чтобы и таких детей адаптировать к реальной жизни – за исключением выпивки, разумеется. Скажу вам откровенно, это трудно. Зачастую – невыполнимо. Ко мне попадают дочери и сыновья тех, кто вырос у нас, то есть это второе поколение сирот. – Она бросила взгляд на один из рисунков. – Между всеми этими ребятами и Мансуровым была пропасть. Он всегда знал, чего хочет. Ставил реальные цели и добивался их осуществления. Таких подростков… один на тысячу, может быть. Конечно, ему невероятно помог спорт.
– Чем он занимался? – спросил Макар.
– Вы не записываете? – вдруг встревожилась Гусева. – У вас диктофон?
– Боже упаси! Нет, никакого диктофона.
Заведующая успокоилась. Илюшину показалось, что когда она заговорила о своих подопечных, ее тон смягчился.
– Антон посещал секцию вольной борьбы. Все началось с того, что в двенадцать лет он удрал с прогулки. Перелез через забор, а воспитательница не заметила, что мальчик исчез. Бывает, подростки сбегают. Они либо идут в бывшую семью, из которой их изъяли, либо отправляются бродяжничать. Однако Мансуров и здесь стал исключением. Его занесло – или уж он целенаправленно пришел, не знаю, – в спортивный клуб. Он чем-то приглянулся тренеру. Вечером тот сам привел к нам Антона.
– Вы разрешили Мансурову уходить из детдома?
– Мы поощряем любые виды активности у подростков. А уж спорт!.. Антону было поставлено условие: ходить на тренировки без пропусков. Но он и сам не собирался их прогуливать. Несколько лет спустя стал чемпионом области по вольной борьбе среди юношей. Он даже ездил с тренером в Москву и там выигрывал соревнования, к сожалению, уже не вспомню, какие именно…
Гусева рассказывала бесстрастно, но взгляд за очками то и дело вспыхивал тревогой.
– Валентина Викторовна, он вам нравился?
– В каждом ребенке можно разглядеть что-то хорошее…
– Антон вам нравился? – повторил Макар, будто не слыша ее ответа.
Она вздохнула.
– Он меня… беспокоил. Знаете, попадаются дети… Ну, давайте начистоту: глупенькие. Однако рядом с ними чувствуешь себя хорошо. А возле Антона я всегда ощущала какую-то тревогу. Он генерировал поле напряженности, и все, кто попадал в него, оказывались под его влиянием. Ему могла противостоять только очень сильная личность. Среди детей в нашем доме таких не было и нет.
Кажется, Гусева пожалела, что сказала слишком много.
– У вас были нарекания на его поведение? – Илюшин поймал себя на том, что непроизвольно подстраивается под ее бесстрастный тон и казенные обороты.
– Нет, никаких. Он ни с кем не конфликтовал, если вы это имеете в виду.
– Стычек с другими подростками? С воспитателями? – Макар недоверчиво уставился на нее.
– Вам лучше поговорить с тренером. Гуляев до сих пор занимается с подростками.
– Этот тренер брал из вашего детского дома еще кого-то, кроме Антона?
Заведующая пожала плечами:
– Нет. Но к нему никто и не рвался.
3
Сергей Бабкин вернулся к обеду и застал Илюшина в номере. Макар лежал на заправленной постели и смотрел в потолок.
Бабкин на всякий случай посмотрел туда же. Ни трещин, ни теней.
– От похода в детский дом была польза?
– Пока не пойму. – Илюшин подвинулся, не отводя взгляда от какой-то точки. – Но мне удалось поговорить с заведующей, и это уже неплохо.
– Как она тебе?
– Рабочая тетка, ломовая лошадь. Знаешь, что самое удивительное? Гусева не задала ни одного вопроса о деле, которым я занимаюсь. Я упомянул, что Мансуров в чем-то замешан, и до конца встречи ждал, когда же об этом зайдет разговор. Так и не дождался.
Бабкин хмыкнул.
– Может, нелюбопытна? Сколько лет она директорствует?
– Если верить сайту, не меньше тридцати.
– Тогда я ее понимаю. Дети ей осточертели, и Мансурова она давно позабыла.
Илюшин усмехнулся.
– Нет, она его отлично помнит! Даже лучше, чем ей бы хотелось.
– Тогда в чем причина?
– У меня такое чувство, будто у нее был свой ответ и она в нем не сомневалась. Ладно, рассказывай, что ты узнал!
Бабкин потер затылок. Голова болела с той минуты, как они вышли из поезда.
– Только адрес, и тот с большим трудом. Кто бы мог подумать, что найти человека в Щедровске окажется сложнее, чем в Москве. Ей-богу, лучше бы мы прямо спросили у жены Мансурова, где она жила в юности.
Он вынул из шкафа рубаху, бросил на кровать.
– Не проще, – отрезал Макар. – И не переодевайся, у тебя еще одно дело.
– Какое?
– Мансуров занимался в спортивном клубе, называется «Русич». Если кого-то из нас двоих и отправлять на встречу с его тренером, то тебя.
– Какой вид спорта?
– Вольная борьба.
Бабкин протяжно свистнул.
– Ты знаешь, что секции такого рода были кузницей кадров для криминального мира? Если тренер сохранил хорошие отношения с Мансуровым, первое, что он сделает, – это позвонит ему сразу, как только за мной закроется дверь. Нужно придумать более-менее убедительное объяснение моему интересу.
– Или не нужно. – Макар легко вскочил с кровати. – Пусть Мансуров знает, что мы копаемся в прошлом. Вдруг это продлит жизнь его супруге…
«Как продлило Бережковой?» – мысленно спросил Сергей. Но ничего не сказал.
