Мансуров хотел пожать ему руку, но к Илье уже было не пробиться. Его пытались качать, а когда это не получилось, повалились на траву и хохотали, лупя друг друга по спинам. Таких побед у них еще не было. Шаповалов вчистую обыграл защиту Мансурова и закончил матч идеальным голом.
11
Болельщики давно разошлись. На стадион опустились сумерки. Дидовец, сидевший на траве, заметил на верхней скамейке мужскую фигуру. Последний одинокий зритель почему-то не уходил, хотя поле почти опустело. Никого не было вокруг, только трое друзей: Илья, Макс и сам Дидовец. Белоусов все не мог успокоиться, твердил, что мяч все-таки оказался счастливым, и целовал его в кожаный бок. Илья валялся на траве, закинув руки за голову.
А Петя рассматривал человека на трибунах.
Что-то неуловимо знакомое было в его фигуре, в смазанных сумерками чертах лица. Пока Дидовец пытался вспомнить, где мог его встречать, мужчина поднялся и ушел, явственно прихрамывая.
«Потом вспомню», – сказал себе Петька и забыл.
12
Несколько дней спустя Мансуров сказал, что может взять автограф у Кравченко. В эту минуту он швырял гальку с обрыва, и слова упали так же небрежно, но Дидовец, Белоусов и Шаповалов уставились на Антона, как будто на их глазах он только что заставил камешки повиснуть в воздухе.
– Он не дает автографов, – наконец сказал Белоусов.
Петька и Илья кивнули.
Алексей Кравченко был легендой Щедровска. Он играл за сборную России по футболу, но в две тысячи первом году в товарищеском матче с Грецией получил травму колена. Больше на поле Кравченко выйти не смог. Его история стремительного взлета и такого же стремительного падения была известна любому жителю города старше восьми лет. Кравченко был гордостью, «нашим гениальным мальчиком», и хотя травму он получил в результате несчастного стечения обстоятельств, почти официально считалось, что ее виновник – опытный футболист, убоявшийся конкуренции. Имя футболиста произносилось пониженным голосом и каждый раз менялось, так что почти вся сборная России в свое время поучаствовала в заговоре против Кравченко.
Словом, Щедровск был обижен за своего героя.
Что собой представляет сам Кравченко, никто толком не знал. Он всегда был стеснительным, а после ухода из спорта окончательно замкнулся. Поначалу, после возвращения футболиста в родной город, его таскали по официальным мероприятиям, как свадебную куклу на капоте. Кравченко произносил чужим голосом чужие слова, иногда косясь на бумажку, ему искренне аплодировали, и у зрителей оставалось ощущение причастности к великому.
Но вскоре все прекратилось. Кравченко отказался выступать на очередном празднестве. Он получал небольшую пенсию от города, и негласный общественный договор предполагал, что именно ее и отрабатывает бывший футболист; однако когда Алексею намекнули, что от него ждут соответствующей благодарности, тот разогнал советчиков и отказался от денег.
Он никогда не давал интервью. Не участвовал в телепередачах. Не расписывался на футболках.
Заполучить его автограф мечтал каждый мальчишка в Щедровске, и каждый знал, что сбыться этой мечте не суждено.
И вот Мансуров сообщает, что знает, как это осуществить.
– Врешь, – беззлобно сказал Белоусов.
– Заблуждается, – поправил Шаповалов.
Дидовец промолчал. Он успел убедиться, что их друг таит в себе много сюрпризов.
После того матча, где Илья забил гол, все шло как обычно. Никто не припоминал Мансурову его свинского поведения; никто даже не был уверен, что оно действительно было свинским. Антон принес с собой новые веяния.
Да, с виду все шло как обычно. Но Дидовец знал: все они врут друг другу как заправские лжецы, прикидываются, будто ничего не изменилось. Однако что-то менялось прямо сейчас. Из факультатива по истории он помнил об урнах, в которые древние афиняне бросали камешки, черные или белые, голосуя за виновность подсудимого. Так что Петя понимал, что делает Мансуров. Может, со стороны это и выглядело как бессмысленное швыряние гальки в заросли крапивы, но в действительности минуту назад Антон опустил сразу дюжину белых камней в «урну прощения».
Автограф самого Кравченко! Да после этого Мансуров мог бы единолично устанавливать новые футбольные правила.
– В общем, я с людьми договорился, – по-взрослому сказал Антон. – В эту субботу у нас городской турнир. Кравченко придет, он сам попросил два билета. Не почетным гостем, а, типа, инкогнито. Я предлагаю подойти к нему с нашим мячом. Всем вместе.
Дидовец оценил великодушие Мансурова. Человек, способный получить автограф великого футболиста, готов был поделиться славой с товарищами.
«Мы. Вместе. Наш мяч».
– Думаешь, получится? – неуверенно спросил Белоусов.
– Пока не попробуем, не узнаем.
13
В субботу утром Макс последним пришел к спортивному клубу. На руках он бережно, как младенца, нес мяч, зачем-то завернув его в старую толстовку.
– Здорово! – Мансуров хлопнул его по плечу. – Кравченко уже там.
– Прямо так сразу пойдем? – заволновался Белоусов.
– Сначала турнир, балда!
Во время соревнований Дидовец смотрел прямо на борцов, но что происходит на матах, не видел. Его разрывали два желания. Петя страстно мечтал стать владельцем мяча, на котором расписался Кравченко. За обладание им он готов был простить Антону даже свой недавний страх на футбольном поле.
Но он понимал: если это случится, авторитет Мансурова вырастет до небес. Что-то в Петьке отчаянно сопротивлялось этой мысли.
Чем отчетливее он представлял этот новый мир, в котором его приятель стал тем человеком, ради которого сам Кравченко сделал исключение, тем больше ему становилось не по себе. Не то чтобы ему не нравился Антон… Он ведь заступился за Петьку, когда остальные просто пожимали плечами и посмеивались. Он поднял целый район на его защиту!
Дидовец приосанился, но тут же вспомнил идиота с монтировкой и сник.
Крутой парень Мансуров. А если станет еще круче…
Нехорошие картины рисовались Петьке.
Когда закончился турнир, он был в таком состоянии, что подумывал выхватить мяч у Белоусова и сбежать. Голос разума твердил, что быть другом Мансурова почетно и безопасно. Все знакомые пацаны будут локти кусать от зависти, узнав, что у них четверых теперь есть Мяч с Автографом. Можно договориться так: два дня его хранит у себя Макс, потом – Илюха, затем очередь переходит к нему…
Интуиция подсказывала, что допускать этого нельзя. Нельзя – и все. Или придет конец их безмятежной дворовой жизни, их дружбе, в конце концов. Никаких аргументов у трусливой интуиции не было вовсе, только одна паническая нота, на которой она и выскуливала жалобно свое предупреждение.
Подойти к Максу… Улыбнуться, обязательно улыбнуться, как будто это шутка! Взять мяч и бежать, но не к выходу, а к той двери, которая ведет в столовую… снаружи толпятся люди, они помешают, а из столовой есть еще один выход…
