Шоколадный батончик. Маленькая упаковка вафель под рваной обивкой дивана. Два пряника, заботливо обернутые в фольгу и перевязанные ленточкой. Не могу выразить, как тронула меня обычная голубая лента, вынутая из прически куклы.
Теперь мне было что поесть ночами. Три вафли нельзя назвать роскошным ужином, но они поддерживали мои силы, в том числе и душевные: я чувствовала, что обо мне заботятся.
Если спросить, с чем у меня ассоциируется слово «забота», я отвечу, не задумываясь: с Яном Прудниковым.
Мысли о нем приходят каждый вечер, но я прогоняю их. У меня ощущение, что мы с Яном больше не увидимся, и оно отдается болью где-то под сердцем. Я и не ожидала, что так будет.
Дух мой силен, но плоть слаба. М-да. Истинно так. Второй день у меня к вечеру начинают дрожать руки, да и по лестнице я карабкаюсь без прежней прыти. Шестнадцать ступенек! Улитка тихо ползет по склону на вершину Фудзи, затем обратно и снова вверх. Что сказал бы по этому поводу поэт?
И что особенно неприятно, начали побаливать колени. Теперь по утрам я, превозмогая слабость, делаю зарядку.
Вчера, забравшись в свою меховую постель, я чувствовала себя усталой как никогда. Но перед сном меня посетило видение: Мансуров угрожает своей жене ножом, и тут из-за двери выползаю я и, держась за ноющую поясницу, ковыляю ему навстречу, гневно потрясая кулаком.
Кажется, я так и уснула, посмеиваясь.
И еще держаться мне помогают мысли о Лизе.
Я знаю, что Антон Мансуров не любит свою дочь.
Чтобы любить свое дитя, не обязательно понимать его. Но понимание все облегчает. Он и не пытается разобраться, а она совсем другая, не похожая на него: он везде хозяин, она – гость, он – завоеватель, она – исследователь. Я смотрю на них и не вижу ни одной общей черты. Но главное, они ни разу не рассмеялись над чем-то вместе.
Что он делает, так это планомерно уничтожает ее маленький мир. В нем живут феи, которые питаются пряниками, карандашные мышата (я толком не смогла понять, чем они занимаются) и солнечные пылинки складываются в слова, если посмотреть на них через зеленое стекло, – так невидимые обитатели дома разговаривают с людьми.
Она дала имена цветам и деревьям (тигровую лилию зовут Валентин). Она считает, что ночью приходит Туманная Лошадь и пар из ее ноздрей растекается по саду белым молоком. Она боится крыс, велосипедов и саранчи, не любит кубики и пазлы, играет на планшете в какую-то ферму, умеет читать, но любит, когда ей читает мама. Я ни разу не слышала от нее слова «скучно». Она добрая маленькая девочка, безобиднейшее существо; если бы ей сказали, что у нее под кроватью живет чудовище, она и для него оставляла бы пряники и книжки, чтобы ему не было одиноко.
И этим-то ребенком Мансуров постоянно недоволен. «Она должна играть с другими детьми!» «Она должна учить английский!» «Она не должна быть размазней!»
При этом по-английски он может сказать лишь «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Бритн».
Недавно Лиза застала его врасплох:
– Папа, как зовут твою крысу?
Я в это время сидела в своей комнате, а Мансуров выходил из кабинета. Тут-то девочка его и подловила.
Он замялся. Я буквально слышала, как скрипят его извилины. Человек-то он, может, и хитрый, но воображения ни на грош. В конце концов он напрягся и буркнул:
– Анфиса.
Ну, разумеется. Если крыса, то непременно Анфиса.
– А какого она цвета?
– Не твое дело. Ладно, белая. – Он сообразил, что выглядит глупо, а может, испугался, что, нагнетая таинственность, он только сильнее заинтересует свою дочь.
– Можно на нее посмотреть, папа?
– Нет. Она злобная и кусается. Может даже выскочить из клетки и откусить тебе палец.
– Может быть, ты ее плохо кормишь?
– Что-о?
Но Лиза уже мчалась вниз по ступенькам. Простодушен ли был ее последний вопрос? Или это скрытая насмешка (и в таком случае девочка попала в цель)? Не могу понять. И Мансуров не может.
Но мне-то простительно, я живу в одном доме с этим ребенком всего четыре дня. А он – пять лет.
3
– Мама, я должна тебе кое-что сказать. Очень важное!
Я затаила дыхание. Они снова в гостиной, вдвоем в своем кресле, листают книжку о путешествии Нильса с дикими гусями и смеются.
– Почему ты не читаешь про Блими… Глими… Блинский замок? – спросила Лиза.
Наташа засмеялась, но как-то принужденно.
– Это и было твое важное?
– Нет, не это. Но ты сначала скажи.
– Глиммингемский. Я не люблю эту главу.
– Потому что в ней про крыс? – понимающе спросила девочка.
– Да. Помнишь, мы с тобой говорили, что у людей бывают необъяснимые страхи? Они называются «фобии». У меня, наверное, фобия. Вчера твои подруги обсуждали фильм про крысенка…
– «Рататуй»! Все его видели. А я нет. Мам, я тоже хочу!
– Ты хочешь, чтобы мы смотрели вместе, – возразила Наташа. Это правда – девочка предпочитает смотреть фильмы в компании матери, «чтобы было в кого бояться», как она говорит. – А я не могу. Мне даже нарисованный крысенок неприятен.
– Он миленький… – Но я слышала по тону девочки, что она сдалась. – Ладно, пусть папа мне на планшет скачает. Мам, а теперь слушай тайну!
– Слушаю…
– Давай ухо!
Меня разобрал хохот, когда я услышала, как она громко и отчетливо шепчет Наташе в ухо:
– В этом доме живет дух! Призрак!
Вот тут-то мне стало до не смеха.
– Ты мне все ухо обслюнявила, чучело, – сказала Наташа.
– Мама, он настоящий! Он оставляет мне подарки!
– Какие?
– Я не могу показать, – смущенно сказала девочка. – Вдруг они исчезнут! Но они очень-очень прекрасные! Как мыльные пузыри, а внутри цветы!
– Этот призрак – он пугает тебя? – встревожилась Наташа. Я понимала ее беспокойство. Меня бы тоже заставили волноваться речи впечатлительного пятилетнего ребенка о призраках и их дарах.
– Нет, что ты! Это не он, это она. Старая женщина… Прозрачная, а глаза у нее синие-синие, и на голове маленькая корона. – Я непроизвольно дотронулась до макушки. – А еще у нее хрустальные туфли, как у Золушки! – вдохновенно фантазировала Лиза. – И коврик…
– Наш коврик? – серьезно спросила Наташа.
– Да! Главный олень выходит из коврика, и она скачет на нем по ночам!
Я поняла, о чем говорит девочка. Половину стены в ее комнате закрывает большой ковер-гобелен с оленями, в точности такой, какой висел когда-то у самой Наташи.
– Призрак охраняет наш дом! Пока он здесь, с нами не случится ничего плохого.
