Я вздрогнула. Мне стало не по себе.
– Лиза, послушай, – начала Наташа, и голос у нее был странный. – Хорошо, что это добрый дух и он дарит тебе подарки. Но лучше не рассказывать о нем папе. Ты ведь знаешь, папа сердится, когда слышит о твоих…
Я ждала, что она скажет «выдумках» и все испортит, но Наташа после паузы закончила:
– …друзьях.
– Я знаю. Я не буду, – твердо сказала Лиза.
Вечером я подошла к шкафу и открыла дверцу.
Зеркало отразило исхудавшую старуху с запавшими глазами.
Но зеркала ничего не понимают в людях. Разве видит оно своим полуслепым бельмом, что на голове у меня корона! Я сбрасываю хрустальные туфли, прежде чем взобраться на оленя, шлепаю босыми пятками по его бокам, и он взмывает в небо. Задерите голову – наши черные силуэты видны на фоне Луны.
Если вы присмотритесь, то увидите белую крысу у меня на плече.
4
Арефьево
Лето 1958
Мой первый день в роли хранителя наполнен страхом. А вдруг я разобью часы? Вдруг потеряю? Даже плавание не в радость; я сижу на берегу, крепко намотав цепочку на палец, и раскачиваю над водой золотой маятник. Теперь у меня две луковки… Кто во всем мире богаче меня?
На второй день приходят тревоги иного рода. Вокруг столько бесчестных людей… Бабушка каждый день твердит об этом. Что, если вор покусится на мое сокровище?
Но прохладная вода успокаивает меня. Я уже без опаски оставляю часы на берегу, прикрыв одеждой. Никто не появлялся здесь те два месяца, что я ныряю; никто и сейчас не застанет меня на берегу пруда.
На третий день я совсем сжилась с ними. Они – часть меня. Дважды я ловила себя на том, что сую руку в карман при дедушке, чтобы посмотреть время. И обливалась холодным потом, представив, как близко к разоблачению была всего секунду назад. У меня ведь даже нет заготовленного объяснения на случай, если кто-то все-таки найдет у меня луковку!
– Ты что-то побледнела, Анюта. – Дедушка приподнимает очки. – Хорошо себя чувствуешь?
– Здесь душно… Я лучше пойду!
И удираю, пока мне не сунули градусник.
На четвертый день я не могу вспомнить то время, когда у меня их не было; вернее, не могу вспомнить себя. Какой я была? Мой талисман, мой золотой оберег хранит меня, а я – его.
Вечером слышу обрывки разговора взрослых:
– Ольга-то, похоже, утихомирилась?
Это бабушка; говорит осуждающе и в то же время с насмешкой.
– Люба, давай не будем сплетничать, это нас с тобой не красит.
– У меня, может, других развлечений нет. У тебя работа, а я что? Сиди тоскуй тут все лето. Хоть соседям кости перемыть. – Бабушка смеется над собой. – Я и в самом деле рада, что Ольга осталась с Женей. Он на нее не надышится…
– Так не надышится, что еще пару раз дохнет – и ее не оживят.
– Тьфу на тебя! – Смачный хлопок полотенцем по столу. – Ты, Ваня, ради красного словца никого не пожалеешь. Ольга – трещотка: пошумела на ветру и затихла. А крику-то было, крику! Уже и чемодан собирала.
– Врет поди, – спокойный голос деда.
– Может, и врет. Куда она от него? Сама вцепилась и держится. Ой, кто за дверью? Ах! Господи, Анюта, ты! Чуть сердце не разорвалось, разве можно так пугать! Пойдем, скорее, картошка стынет…
Ни в тот день, ни на следующий я так и не придумала, откуда у меня могли взяться часы. Горячая вера в то, что чем дальше гонишь мысли о событии, тем меньше вероятность, что оно произойдет, держала меня на плаву. «О чем не думаю, того и нет!» Как требовал наш детский ритуал, я связала узлом стебель одуванчика и сжевала его, морщась от горечи. Теперь мне точно ничего не грозит!
5
День с самого утра не задался.
Сначала меня отругала бабушка. До нее дошли слухи, что я шатаюсь бог знает где, а не провожу время с подружками. «Это попросту неприлично! – выговаривала она мне. – Ты же не Маугли!»
Жаль, что не Маугли! В поселке остались самые противные и напыщенные девчонки. Они хвастаются друг перед другом, у кого в доме установлен телефон, а еще – кого возит личный шофер; меряются наградами своих родителей и поездками в Болгарию. Дедушка говорит, это низко.
К тому же у меня появился новый способ оценивать людей. Если бы золотые часы были моими собственными, показала бы я их этому человеку? Доверила бы ему мой талисман?
Девчонок, к которым бабушка отправляет меня играть, я бы и близко не подпустила!
Мы расстаемся с ней, сердитые друг на друга.
Репродукторы сегодня онемели. Ни песен, ни музыки! Забежав в магазин за карамельками, я узнаю новость: Гришка Черняев уехал из поселка в город!
– Кутить отправился! – сплетничает толстая женщина. Сквозь реденькие волосы у нее просвечивает белая кожа головы, а сверху зачем-то пристроен ободок с цветком – и на чем он только держится? Это она говорила с приятельницей про дурную кровь, не догадываясь, что я все слышу. «А может, и догадывалась, – вдруг приходит мне в голову. – Может, она это нарочно».
– Откуда у Гриши деньги!
– А я что? Я ничего! Он сам объявил: я человек вольный, куда хочу, туда лечу, а деньги – не проблема.
– Буквальное толкование вас погубит, товарищи женщины, – говорит одышливый мужчина в потной рубашке. Я прозвала его «короткопалый» из-за некрасивых рук. По словам дедушки, это писатель, известный на весь Советский Союз. Думаю, дедушка меня разыгрывает. У писателей и лицо должно быть поумнее, и руки аккуратные, а не эти пальцы-обрубочки… Он же ими на машинке умные мысли печатает! А такими пальцами можно писать разве что цены на картошку.
Значит, радиорубка опустела. Прощайте, мои «Веселые ребята»! Умчались вы вместе с Гришей.
Вот пруд – и новая неприятность! За ночь он остыл, точно сюда натекла вода из холодного крана. Дедушка предупреждал, что ночами будут заморозки; он верит барометру, а не прогнозу, который читают по радио.
Я, конечно, купаюсь. Но когда вылезаю на берег, по мне толпами бегают мурашки величиной с зерно. Зуб на зуб не попадает. Бр-р-р! Никакого удовольствия.
Что ж, пора к Лагранским. Туда, где всегда праздник.
6
Сегодня я впервые за долгое время решаю уйти за пять минут до звонка будильника. Вернувшись из воображаемого мира, где я прекрасна, умна, талантлива и всеми любима, я развешиваю Лелины одеяния в шкафу, глажу, прощаясь с ними до завтрашнего дня. Шаль – на полку; черные бархатные лодочки с бантом – в коробку, перевязанную атласной лентой.
В двери поворачивается ключ.
Я замираю. Что-то новенькое! Дядя Женя, возвращаясь, всегда стучится – ему нравится, когда его встречает жена.
Тяжелые шаги приближаются. Я едва успеваю нырнуть за шкаф и задернуть штору, как кто-то входит в гардеробную. Прежде он так не делал! До меня доносится тяжелое дыхание. И запах, знакомый запах… Да он же пьян!
