Дидовец покатал между ладоней карамельку в обертке, как будто лепил снежок.
– В том, что случилось после, есть и моя вина, – сказал он наконец. – Я ведь с самого начала догадывался, что у него есть план.
6
Открыто о своем плане Мансуров заговорил единственный раз.
Тем вечером они снова, как в детстве, обосновались на трубах теплоцентрали. Если жутковатые соглядатаи и бродили где-то неподалеку, их не было видно.
– Эти трое похожи на зомби, – вдруг сказал Белоусов. – Вы не замечали? У них глаза мертвые. И постоянно хотят жрать. Кладут в себя еду, как в сундук, но не жуют! Даже не глотают. Она у них сама проваливается в живот, точно отбросы по мусоропроводу.
Мансуров посмотрел на него с беспокойством. Из них троих от Макса меньше всего можно было ожидать подобных фантазий.
– Как вы думаете, сколько денег в сумке? – спросил он.
В ту минуту Дидовец решил, что Антон просто меняет тему, хочет увести разговор в сторону.
– Два миллиона, – нерешительно сказал он. – Может, три!
Мансуров тихонько засмеялся.
– Эх, Петька, Петька… Постой – или ты считаешь в долларах?
– Что, больше двух миллионов? – встрепенулся Белоусов. – Это ж дофига!
– А я о чем? – Антон выбил ладонями по трубе барабанную дробь. Он наклонился вперед и с небрежным видом сказал: – Нам бы эти деньги пригодились больше, чем Рябому…
Повисла пауза. Петя взглянул на Мансурова, и то, что он увидел, ему не понравилось.
Антон был весел. Напускной ли была его радость или искренней, она выглядела почти зловеще. До даты, назначенной Рябовым, оставалось пять дней. Петя ощущал себя в лодчонке, которую несет к водопаду; единственное, что он мог, – положиться на судьбу и молиться о спасении. Белоусов вцепился в надежду, что Рябов сдержит обещание. «Он ведь его дал при свидетелях», – повторял Макс, и у Пети не хватало жестокости сказать ему, что для Миши посулить оставить их в живых – то же самое, что пастуху поклясться перед овцами, что не зарежет их к празднику. Сам он ясно понимал: для старого вора они не люди, а расходный материал.
А Мансуров напевал жизнерадостный мотивчик, и в глазах у него, когда он взглядывал на Петьку и Макса, что-то такое мелькало… Дидовец предпочитал не присматриваться. Для себя он объяснил странную бодрость Антона тем, что тот наслаждается опасностью. В нем всегда бесстрашие было выкручено до максимума, до той точки, где оно сливается с адреналиновой зависимостью.
– Еще бы не пригодились! – рассудительно сказал Белоусов. – Мы бы с отцом жилплощадь расширили, жмемся в своей лачуге, как щенки в коробке.
Антон с жалостью рассмеялся:
– Черт, Макс, там столько бабла! Хватит, чтобы забабахать новую домину, а не просто расширять вашу конуру! Сечешь?
Белоусов посмотрел на него с недоумением:
– Зачем мне это, Антон? От того, что я нафантазирую, коттедж у меня не появится.
– Как знать, как знать…
– Загадочный ты сегодня.
Дидовец, весь разговор нервно кусавший губы, решил пойти напролом.
– Антон, мы не можем присвоить деньги себе, если ты к этому ведешь. У нас родные.
– У тебя не родные, а недоразумение, – парировал Мансуров. – До твоей матери не доберутся, она у черта на куличках, а тетку твою не жалко.
Петька набычился.
– Нельзя за здорово живешь невинного человека подставлять перед этим рябым вурдалаком! Тетка тут вообще не при делах. Но допустим! Понятно, что тебе на нее начхать. А с его семьей, – он кивнул на Макса, – что предлагаешь делать? Наташу и дядю Сережу тебе не жалко?
– Мы можем все устроить так, что они исчезнут. – Мансуров понизил голос, смотрел не мигая. – Их не найдут. Россия большая, всю ее обыскать у Рябова людей не хватит.
Неожиданно для себя Дидовец ощутил, что его захлестывает безграничное презрение.
– Ты три года ходишь в дом к дяде Сереже, – брезгливо сказал он. – А ничего о нем не понял. Думаешь, он согласится, чтобы его выдернули из его жизни, как репку из грядки? Заставили уехать черт знает куда? Согласится бросить все, прятаться, дрожать за свою жизнь?
– А это смотря какие аргументы ему привести, – веско сказал Мансуров.
Белоусов, переводивший недоуменный взгляд с одного на другого, наконец вмешался:
– Стойте! Вы что, обсуждаете, как свалить с деньгами?
– Нет, – сказал Петя.
– Допустим, – пожал плечами Мансуров.
– Здесь нечего обсуждать, – очень спокойно и просто сказал Белоусов, и Петя сразу же успокоился. Мансуров мог держать в голове тысячу идей, но реализовывал он лишь те, которые поддерживал Макс. Если он сказал «нет», значит, на затее поставлен жирный крест.
7
– Я ошибся, – сказал Петр, не глядя на Илюшина с Бабкиным. – Понимаете, Антон всегда прислушивался к Белоусову. Макс – единственный человек в мире, который имел на него влияние! Но я чудовищно недооценил самонадеянность Мансурова. Антон задумал осчастливить нас принудительно. Нет, не нас, конечно, – исправился он. – Только Макса. На меня ему с самого начала было наплевать.
8
Сумерки.
Хорошее время.
Антон Мансуров видел в сумерках так же хорошо, как днем. В детдоме он нарастил вокруг этой способности целый миф о своем происхождении от ниндзя и развлекался, пугая малышню страшными историями. За пределами детдома он ее скрывал.
Чем меньше о тебе знает враг, тем лучше.
А город был врагом.
Мансуров давно догадался, что Щедровск создан только для взрослых. К детям город был враждебен. Здесь на детских площадках днем пили пиво, а вечерами водку; здесь в парках бродили под сенью кленов не мамы с колясками, а гопники с кастетами; здесь взрослые рассматривали более-менее подросшего ребенка как помеху, как источник шума, мусора и проблем.
Щедровск словно подталкивал: «Вырастай, поскорее вырастай! Мелким ты мне не нужен: я тебе прожую и выплюну».
Из этого маленького города получилось большое чудовище, безостановочно молотящее челюстями.
Пожалуй, Антону это было по душе.
Невидимый в темноте, он следовал за высокой фигурой, которая двигалась по другой стороне улицы, старательно огибая столбы с подпоркой в форме буквы «А», – чтобы не пройти под «цыганскими воротами», не сглазить удачу. Мансуров беззвучно посмеивался, глядя, как суеверный Макс выискивает тропинку то справа, то слева от подпорки, ломится через кусты и сплевывает через плечо, оставив «ворота» за спиной.
Если бы кто-то сказал Антону, что он провожает своего друга поздними вечерами, как влюбленный болван – девчонку, Мансуров двинул бы ему в морду. Он знал, что делает. Макс – отличный парень, но он не защитит самого себя от той шушеры, которая последнюю неделю расползается по этому району, как парша по больной собаке. Своим звериным чутьем Антон улавливал изменения – по силе ветра, по разносящемуся в воздухе запаху; этот запах говорил, что на улицах в эти дни небезопасно.
