Но Белоусов уперся как баран. «Хочу побродить один». И так уже который день! Они вываливались из спортивной школы вчетвером, хлопали друг друга по плечам, шутливо тыкали Дидовца в пузо, гоготали, выкуривали по сигаретке, а потом расходились.
Точнее, расходились двое: Дидовец с Шаповаловым. А Мансуров следовал за другом, точно тень.
Конечно, он мог бы чистосердечно поговорить с ним. Объяснить, что шакалы не станут разбираться, кто такой Макс Белоусов, и навыки вольной борьбы не спасут его ни от заточки, ни от куска арматуры. Три дня назад из реки вытащили труп молодого мужчины, раздетого донага и с проломленным черепом. Было у него с собой что-нибудь ценное? Ну да. Тридцать два рубля, с которыми вечером жена отправила его в продуктовый за пакетом молока, чтобы сварить наутро детям овсянку.
Да, да! Можно было бы поговорить, объяснить, предупредить! Макс не стал бы возражать.
Однако его гордость была бы уязвлена. Меньше всего Антон хотел, чтобы его друг чувствовал себя задетым. В отношении Белоусова он проявлял, сам того не подозревая, необыкновенную деликатность; вот и с вечерними провожаниями он решил так: «Я затыкаю тряпкой щель, из которой лезут мои собственные страхи, а Макс тут ни при чем. Он не должен платить за это самоуважением».
Белоусов сошел с привычного пути в проулок. Это было странно, и Мансуров нахмурился, ускорил шаг.
Когда вдалеке показался желтый циклопий глаз киоска, где продавали сигареты блоками и паленую водку, он понял, что Макс всего лишь свернул за шоколадным батончиком. Он не мог прожить без сладостей и трех дней.
Площадь возле киоска была, по молчаливому соглашению, местом более-менее безопасным, как единственный спуск к озеру в саванне во время засухи, когда хищные звери не нападают на травоядных. Так, во всяком случае, говорилось в книжке, которую воспитательница в детдоме читала им когда-то перед сном. Мансуров не слишком в это верил. Тот, у кого есть когти, всегда пустит их в дело. Это вопрос не доброй воли, а инстинкта.
Он встал за деревом и приготовился провожать Макса обратно.
Но из-за угла вывернула фигура в толстовке, с накинутым на голову капюшоном.
Антон дернулся было, но услышал смех и знакомый голос.
– Макс! Давно не виделись!
«Шаповалов!»
– Ага, целых двадцать минут. А ты чего здесь?
– Мать попросила сгонять за сигаретами.
Илья расплатился с продавщицей, погремел мелочью.
– Хорошо, что я тебя встретил. Есть время? Пойдем, надо поговорить.
– Могли бы и после тренировки перетереть, – со смешком сказал Белоусов.
– Да я как-то был не готов, – уклончиво ответил Илья.
Они пересекли площадь, нырнули в черную дыру – отверстие в заборе, которым был обнесен детский сад, и сразу потерялись среди деревьев. Антон не беспокоился. Он обошел здание, открыл калитку, на которую только для вида вешали ржавый замок, и пошел на звук тихих голосов.
«Илья, Илья… Что ты задумал?»
От Шаповалова можно ждать неприятностей. Для Антона не составляло труда прочесть мысли и намерения хоть Макса, хоть Дидовца, хоть Пронина, который счастливым щенком крутился у них под ногами. Люди, в общем-то, устроены несложно, а главное, до смешного похожи друг на друга. (Мансуров считал это основным доказательством отсутствия Бога. Ведь если бы Он был, неужели бы Он не позаботился о том, чтобы хоть немного разнообразить человечество? Скучно же играть одними и теми же детальками конструктора!)
С Ильей так не получалось. Антон обрадовался, когда по мелким признакам понял, что тот всерьез запал на сестру Макса: появилась хоть какая-то ясность! Если знаешь болевые точки противника – побеждаешь. Знаешь болевые точки друга – держишь его под контролем.
Контроль – это важно. Без контроля все рассыпается в прах.
Самое смешное, что Наташа в последнее время краснела, когда он, Мансуров, шутил с ней, или просил передать хлеб, или говорил, что в новом платье она похожа на ангела с новогодней елки. Ангелов на новогодних елках Антон не видал ни разу, но знал, что это именно то, что нужно сказать. Он не лгал, не притворялся – всего лишь хотел, чтобы девчонке было приятно. Наташа, некоторым образом, была неотъемлемой частью Макса; не очень значительной, но все-таки частью: как палец или ухо.
Антон подкрался к летней веранде, откуда доносились голоса. Окончательно стемнело, и лишь нарисованные на дощатой стене круглые рыбы значительно белели в сумраке.
– …не мое дело. С другой стороны, молчать я тоже не могу.
Шаповалов. Голос удрученный.
– У нас с тобой с год назад зашел разговор о будущем…
– Было дело, – отозвался Белоусов. – В мае, как сейчас помню. Отчего-то весной на такие темы особенно пробивает. Ты сказал, что будущее похоже на олимпийские состязания по… как его, черт… а, бобслей! По бобслею. Летишь по извилистой трубе, набирая скорость, и видишь перед собой только короткий отрезок трассы, а что за поворотом – неизвестно. Я только не понял, почему именно бобслей, а не аквапарк? Там тоже горки.
– Пес его знает. Наверное, потому, что в аквапарке тепло. А мы с тобой, Макс, в России, значит, нужны примеры из зимних видов спорта, а еще лучше – что-нибудь экстремальное, типа купания в проруби или национальной забавы «втроем с горы на ржавом капоте».
Оба чему-то засмеялись. Антон почувствовал укол ревности – к их общему прошлому, к их воспоминаниям, в которых его не существовало.
– А ты тогда мне ответил, – продолжал Шаповалов, – что у тебя-то как раз все ясно. Закончишь институт, женишься, пойдут дети. Я даже помню, сколько детей: двое, мальчик и девочка, как у вас в семье. Начнешь зарабатывать, расширишь отцовский дом. Еще ты говорил, что надо бы уже сейчас про Наташину недвижимость подумать – я, помню, страшно удивился и восхитился твоей дальновидностью.
Белоусов промычал что-то невнятное.
– Выплюнь ты свою нугу!
– Тьфу! – Макс прокашлялся. – Да ну тебя. Какая еще предусмотрительность! Я просто от отца слыхал, что две женщины на одной кухне не уживаются! Заранее планировал…
– Вот именно. Ты заранее планировал. У тебя еще ни жены, ни кухни, а ты уже продумываешь, как всех совместить, чтобы никого не обидеть. Честно скажу: я над тобой тогда посмеялся…
– Помню!
– …а потом позавидовал, – закончил Илья. – Сильно позавидовал. У меня – тупые, за уши притянутые сравнения, а у тебя – долгосрочный план. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Макс, ты своими руками все рушишь. На моих глазах. Сперва я думал, что у вас с Мансуровым просто дурацкие выходки, от нечего делать, а потом понял, что это просто начало, разгон на бобслейной трассе. Ты набираешь скорость, Макс. Ты сидишь в санях, которыми рулит Мансуров, но вынесет с трассы не его одного, а вас обоих.
В воздухе запахло дымком, и, прислушавшись, Мансуров разобрал, как Илья чиркает спичками о коробок. Он видел сквозь щели, как через равномерные промежутки времени темный прямоугольник веранды слабо освещается. Привычка жечь спички заменяла Шаповалову курение. Он прибегал к ней только в минуты сильного волнения.
