Пусть делает потом с ним, что хочет.
Пусть обругает. Пусть прогонит.
Пусть знает, что он любит ее…
Разрешив, наконец, себе эту крамольную мысль, Ган споткнулся на ходу и встал, как вкопанный. «Он. Любит. Ее» – повторил про себя медленно и с наслаждением. Смакуя на вкус каждое дерзкое слово.
– Господин, – знакомый голосок донесся из-за деревянного высокого стола, за которым на постоялом дворе встречали и рассчитывали гостей. – Я на вас золотой поставила. Не подведите.
Милка сверкнула глазами и бодро потрясла в воздухе кулаком. Жест символизировал отчаянную поддержку.
– Угу, – буркнул Ган, спеша поскорее скрыться с чужих глаз.
– Цветы-то! Цветы забыли… – стало последним, прилетевшим уже в спину, прежде чем вышел он на просторный задний двор, где вымощенный досками настил вел к исходящим паром каменным ямам.
Никого не видно. И не слыхать ни плеска. Только белые клубы ползут к далекому забору, как павшие на землю облака…
– Вита, – мгновенно охрипший голос никого не вызвал из этой пуховой белизны.
Виты не было.
Несколько минут он стоял по колено в пару, тщетно глядя в пустую купель, потом развернулся и быстрым шагом пошел в гостиницу…
Они встретились на выходе из комнаты.
– Вита, я хотел… – начал Ган, но холодный, болезненный взгляд девы оборвал ему все мысли.
– Не сейчас, пожалуйста. – Короткая и такая емкая просьба. – Мне сегодня нужно побыть одной.
– Хорошо, – произнес Ган.
Он пытался поймать ее взгляд еще раз, но увидел лишь спину, прикрытую щитом. Насмешливо смотрела с него Багри-Маро. Будто намекала – лучше не лезь, хватит, высказался уже…
Ветка, беспокойно мекая, потрусила за хозяйкой. Даже коза понимала, что творится у той на душе.
***
Ган ждал в комнате и думал.
За окном солнце клонилось в закат, посыпало вечерним золотом алую резьбу наличников и коньков. Из-за горизонта тянулись сиреневыми росчерками облака. Ветер пел о незримых далях, принося запахи чужих лесов.
Южный ветер.
А перед глазами снова спина. Белая, не тронутая солнечным светом кожа прячет изуродованные ребра. Каким чудом они срослись? Как Вита вообще после такого выжила…
И – главное! – зачем?
Зачем понадобилось ведьме так измываться над своей жертвой? Чего она добивалась? Послушания?
Тут же пришло понимание – с ним самим, ведь, тоже проделывали подобное! Иней не щадил учеников и на расправу был быстр. Все тело в шрамах об этом памятью. Но, в отличие от ведьмы, жестокий старик никогда не выходил за рамки разумного. Да уж, если бы кто-то сказал Гану, что однажды он назовет «разумными» учительские побои, то леопард рассмеялся бы ему в лицо.
И зачем же это все нужно? Ведьма в Витиной памяти обмолвилась о послушании. Что же получается, измывательства и пытки – единственный способ подчинить оборотня и управлять им?
Догадка подняла в душе новую волну ярости…
… и воспоминания.
О доме.
Перед мысленным взором снова в красках всплыл тот день, когда явился за ним Иней из замка Зимы. Отчетливо вспомнились страх и непонимание… Ган бросал взгляды на родителей, но те виновато отводили глаза. Выбора у них не было. Сына в любом случае пришлось бы отдать. Либо Властелину Зимы, либо ведьме. И выбор они, похоже, сделали верный.
А вот Вите не повезло.
Все в Игривице отчего-то считали лесную старуху чуть ли не святой. Лишь Ганов отец этих восторгов не разделял. Причину он не говорил никому. Ган догадался теперь – видно, знал что-то недоброе про ведьму родитель, поэтому сына ей не отдал, но и против деревенского общего мнения идти не рискнул…
Данияр ввалился в комнату, шумно дыша. Пришел и притащил с собой холод.
– Где Вита? – спросил первым делом. – Как она после… того…
– Расстроена, – нехотя ответил Ган, беседовать ему сейчас не хотелось. – На двор ушла. Одна. Просила не беспокоить. Меч и щит взяла – тренировка ей всяко на пользу пойдет и нервы успокоит.
– Меч и щит взяла, говоришь? – Данияр недоверчиво приподнял брови. – Ты уверен?
– В чем? – не понял Ган. – В том, что она полчаса назад вышла отсюда с оружием?
– Нет. В том, что она пошла тренироваться.
Ган сурово взглянул на ведьмачонка. Стиснул зубы так, что челюсти свело. Как же он сразу не понял…
Она ушла…
Вита ушла!
Оттолкнув с прохода Данияра, Ган, как ошпаренный, слетел по ступенькам вниз и выбежал на улицу. Внизу бросил на стол испуганной Милке золотой:
– За что, господин? – непонимающе пискнула та.
– Компенсация. Ведь свой, что на меня ставила, ты проиграла…
Обыскав двор, он понял, что Данияр прав. Виты нигде нет. И магии нет, чтобы быстро найти ее!
Он закрыл глаза, пробуя натянуть нить, но ничего не вышло. Ощущения подсказали – связь закрыта. Осознанно. С ее, Витиной, стороны.
Осталась лишь одна зацепка – следы!
Полагаясь на звериное чутье, Ган нашел их. Цепочка тянулась по свежему снежку за ворота на улицу, и терялась там среди сотен других следов…
Леопард принюхался, силясь вырвать из сонма запаха тот, самый важный, что бередил душу. Запах теплых птичьих перьев смешанный с молочным, нацепленным от козленка, душком, морской соли, стали и крови, – так она пахла для него…
Это был аромат его любви…
… что затмил все остальное и повел за собой через улицы и площади в центр города.
Ган спешил, расталкивал прохожих, поскальзывался и едва не падал на зеркалах замерзших луж. Горожане косились на него, как на сумасшедшего, и расступались благоразумно. Кто его знает, этого безумного парня, что несется, не разбирая дороги, шарит по земле стеклянным взглядом… Неспокоен в последнее время стал старый добрый Аград. Стража рыщет по нему, королевские колдуны куполом накрывают…
Ну его, этого бегущего парня…
***
След привел его на рыночную площадь и там смешался с густым оленьим духом.
Ган заметался меж резных столбов с коновязями. Тут были конские ряды – стояли лошади и олени, не распроданные еще после последней ярмарки.
– Эй, друже, кого потерял? – окликнул его высокий плечистый мужик в расписном тулупе.
– Девушку, – с надеждой ответил Ган. – Светловолосую, с мечом и щитом… с козленком, не видел ты?
– Как же, видел, – заулыбался мужик и, похлопав по висящему на поясе кошельку, добавил довольным тоном. – Оленя она у меня взяла, сбрую на него и пристяжную сумку, чтоб козла своего посадить…
