— Очень хочется! Я сейчас успокоился и мог бы написать все этим письма так, как надо. И простуда моя почти совсем прошла, честное слово, Ирина Фаддеевна. И спасибо вам большое за все! Если бы не вы… И конечно, вам тоже спасибо, Елизавета Николаевна. А мне надо идти: порыв не терпит перерыва!
— Ну, раз вы уже начинаете шутить… Ирочка, а ведь Жорж примерно одного роста и сложения с Виктором Николаевичем — может быть, ты ему подберешь что-нибудь из его одежды, чтобы он мог добраться до дома?
— Пожалуйста, Ирина Фаддеевна! — взмолился Виктор.
— Ладно, раз уж мое гостеприимство вам надоело…
— Тебе же объяснили, Ира: «порыв не терпит перерыва»! Правда, милая, так будет лучше: эту историю надо закончить как можно скорее, потому что нервы Виктора Николаевича издерганы ею вконец.
— Хорошо, уговорили, пойду поищу одежду… А вы пока доедайте второе яйцо и выпейте еще молока на дорожку!
Когда Ирина Фаддеевна вышла, Апраксина спросила:
— Так вы, Виктор Николаевич, серьезно решили изменить свои отношения с ближними?
— Да. Я понял главное: чтобы не беспокоиться за свою жизнь, я должен ее изменить.
— А чтобы изменить свою жизнь…
— Я должен попросить прощения у тех, кого обидел, покаяться перед ними. Так?
— Так. И не просто попросить прощения, покаяться, а принести «достойные плоды покаяния».
— Это значит возместить ущерб?
— Нет, гораздо проще — полюбить тех, кого вы обидели.
— Это трудно…
— Конечно! Но только это сделает вашу жизнь спокойной.
— Где же мне искать эту любовь…
— В своей душе.
— А вдруг у меня в душе нет ничего, кроме бесплодных желаний и страхов? Вот только теперь появилась надежда на то, что я еще могу что-то исправить в своей жизни. Благодаря вам.
— Спасибо.
— Это вам спасибо, Елизавета Николаевна!
— Ну-ну…
Вернулась Ирина Фаддеевна, неся в руках стопку одежды — брюки, рубашку и свитер своего сына. Виктор, к тому времени уже доевший второе яйцо, взял у нее одежду и пошел в ванную переодеваться.
— Так что, можно считать, что все эти ужасы просто фантазии Виктора? — тихо спросила Ирина Фаддеевна подругу.
— Не совсем… То есть угроза убийством — это, конечно, только нелепые страхи нашего молодого человека. А вот нервы у него изрядно расшатаны.
— И все из-за женщин… Тяжела, однако, судьба блудодеев!
— Да уж. Он как раз в том возрасте, когда прошлые сладости начинают давать горькую отрыжку. Но он, кажется, теперь на верном пути. Видишь ли, все его страхи — это на самом деле чувство вины, работа подсознания. Совесть жаждет наказания за прошлые грехи, а инстинкт самосохранения желает этого наказания избежать. Вот он и запутался. А тут еще этот венок — символ грядущего наказания. К сожалению, наш с тобой пациент человек неверующий, а то бы он знал, где искать отпущения своих многочисленных грехов. Впрочем, женщины грехи ему отпустят — забудут и простят. Что же касается его сына, то скорее всего мать послала его разыскать отца, чтобы он не остался один после ее смерти.
— А тот злополучный венок — это что такое?
— Ничего. Глупость. Я думаю, его все-таки послала не одна из жен, а любовница: жены его обе слишком умны для таких романтических жестов и не стали бы тратить деньги на столь дорогие дешевые эффекты, извини меня за оксюморон.
— А муж любовницы — он что, совсем вне подозрений? Сказано ведь, «бойся гнева обманутого мужа»!
— Мой дорогой доктор Ватсон! Наш разгневанный муж — еврей, и конечно же знает притчи царя Соломона, но он в первую очередь бизнесмен и предприниматель, ворочающий делами крупной фирмы; он отец троих детей, у него есть старая, безумно любящая его мать, хранительница семейного очага, и, наконец, любимая им глупенькая жена. Все это вместе должно было удержать его от мести, несущей короткое удовлетворение, а затем полный крах всей жизни, своими руками выстроенного благополучия целой семьи. Тем более ему не пришло бы в его умную еврейскую голову устраивать страшненькое шоу с похоронным венком. Уж ежели жажда мести была бы слишком велика, он бы скорее нанял киллера и убрал оскорбителя так, что никто, кроме меня, разумеется, и следов бы не нашел.
— Ты права, Лизонька. Ты так убедительно все изложила, что я и сама теперь совершенно успокоилась и отпущу Виктора домой без всяких угрызений совести.
— Да полно тебе, какие угрызения! Все это выверты мужской психологии, не более того.
— А чем же мужская психология отличается от женской?
— Да всем, моя дорогая! Два разных существа, два мира — и две абсолютно разные психологии. Тут как в анатомии: где у них выпуклость — там у нас впуклость, и наоборот.
Ирина Фаддеевна рассмеялась, замахав руками на подругу.
— Ох, ты и скажешь, Лиза! Так чем не похожа реакция Виктора на женскую?
— В данном случае — эмоциональным неразумием. Женщина уже давно бы догадалась, что это не вокруг нее, а в ней самой творится что-то неладное, ну и принялась бы исправлять свою жизнь. Может быть, просто начала бы с генеральной уборки своей квартиры или пошла бы в парикмахерскую. А мужчине для того, чтобы начать генеральную уборку своей жизни, недостаточно начать с самого простого — снять шторы, вымыть окна и двери, купить новую шляпку; ему нужно сначала сесть и хорошо подумать, провести анализ всей предыдущей жизни.
— А ты, выходит, провела с ним вроде как бы сеанс психоанализа?
— Ну да, что-то вроде этого. Я заставила его рассказать мне все подробнейшим образом, будто бы для расследования возможной угрозы, а на самом деле он просто выговорился, и все встало на свои места. Но тс-с! Кажется, идет наш обреченный… Ну, как вы себя чувствуете, Виктор Николаевич?
— Прекрасно! И одежда мне подошла, и теперь я знаю, что мне делать, и хочу поскорей добраться до дома. Но если вы позволите, я сначала провожу вас, Елизавета Николаевна.
— Да нет, не стоит, я ведь на машине. И потом тут еще осталось немного этого замечательного печенья, и я не покину этот дом, пока не доем все до крошки! Вот вам моя визитная карточка, и вы, дорогой, обязательно позвоните мне сразу после Нового года: расскажете мне, как вы начали новый год и новую жизнь. Договорились?
— Договорились!
Виктор условился с Ириной Фаддеевной, что через день-два заедет к ней за своей одеждой, немного постеснявшись, взял у нее предложенные в долг пятьдесят марок и отправился восвояси, оставив двух старых женщин вдвоем. «Пусть теперь сплетничают обо мне, грызя печенье своими вставными зубками! — весело подумал он, спускаясь по лестнице и насвистывая, — А что им, бедным, еще остается?»
Он все так же весело насвистывал, идя по коридору к своей квартире, открывая дверь и входя к себе домой. И только включив свет в комнате, резко оборвал свист — он увидел на своей кровати полуосыпавшийся венок из еловых веток, но уже без единой розы.
