Парады, церемонии, нацистские приветствия и музыка – все это можно было увидеть и услышать не только во время нацистских праздников, как, например, Национальный день труда (которым Гитлер заменил Первомай). Теперь каждое воскресенье в каждом городе, поселке или деревне происходило, по меткому определению Герена, «коллективное безумие». Начиналось оно в 7 утра, когда по громкоговорителям транслировали нацистский гимн – песню Хорста Весселя
[293], а заканчивалось в районе полуночи неизбежным факельным шествием.
Однажды воскресным летним днем Герен оказался среди группы ветеранов, которые проехали много километров, чтобы принять участие в празднике. Они были одеты в старую военную форму и каски с пикельхаубе
[294]. Ветераны слушали концерт в исполнении 42-го взвода штурмовиков. Герен обратил внимание на экстаз, который охватил стоявших вокруг него девушек, когда они услышали звуки шагов приближавшегося отряда штурмовиков. Журналист понял, что в нацизме заложена доля эротизма. «Без сапог, без запаха кожи, без чеканного воинского шага, – писал Герен, – невозможно сегодня покорить сердце этих Брунхильд»
[295].
Через несколько недель Герен, посетив вместе со своими друзьями-коммунистами темный и мрачный туннель под рекой Эльбой в Гамбурге, увидел людей, не принимавших власть нацистов. В Гамбурге журналист побывал в трущобах, в которых люди жили в «изъеденных червями деревянных домах». На стенах здесь виднелись надписи: «Смерть Гитлеру» и «Да здравствует революция»
[296]. В Германии остались места, куда нацисты еще не проникли.
Хэнки был поражен изоляцией Германии. Люди не могли путешествовать за границу, из-за цензуры в СМИ они не знали, что происходит в мире за пределами рейха. Немцев, с которыми беседовали супруги Хэнки, интересовала жизнь в Англии. Наклейка на автомобиле с буквами GB (Великобритания) очень помогала в общении с официальными лицами, нацистами и обычными людьми. Вначале Хэнки удивлялся, почему его весьма скоромный автомобиль вызывает такой интерес. Но потом он понял, что все дело было в этой наклейке. Хэнки было приятно, что простые немцы так высоко ценили Англию и хотели, чтобы у британцев тоже сложилось хорошее мнение о Германии.
Когда отпуск подошел к концу, супруги Хэнки пересекли границу, въехали в Бельгию и с облегчением вздохнули. Несмотря на то, что немцы хорошо к ним относились, они жили в прекрасных условиях и наслаждались природой Германии, трехнедельное путешествие оставило странный осадок:
«Въехав в тихий бельгийский город Спа, мы с женой почувствовали, словно снова вернулись в лоно цивилизации. Не было слышно нацистских песен, исчезли возбуждение и напряжение. Мы почувствовали, что оказались в нормальной стране, в которой в нормальных условиях живут нормальные люди. Никогда еще Англия не казалась мне такой надежной пристанью, как после того посещения Германии»
[297].
Хэнки и Герен были опытными наблюдателями, которые стремились понять политическую ситуацию в стране, но другие иностранцы, в том числе американский художник Марсден Хартли, предпочитали жить в розовых очках.
В то время, когда Герен начал свое велопутешествие, Хартли на неопределенно долгий срок прибыл в Гамбург. Американец не был ни антисемитом, ни фашистом, он хорошо говорил по-немецки, знал страну и обожал современное искусство, которое нацисты не переваривали. Письма художника удивительно наивны. Хартли признавал, что «с евреями плохо обходятся», но при этом верил, что Гитлер якобы это символ нового идеализма и национальной аутентичности
[298]. В одном из своих писем художник писал:
«Я с трудом понимаю, что я в Германии… я редко общаюсь с людьми, потому что практически ни с кем не встречаюсь… наверное, надо быть более человечным и заботиться о сотнях голодающих… но я их на улицах не вижу… потому что они не выходят из своих домов – если они будут попрошайничать, их посадят в тюрьму. Поэтому вокруг себя я вижу обеспеченных людей, которые могут себе позволить поедать взбитые сливки ведрами и другую еду… все это слишком сложно, и кроме того, я не решаюсь заговорить с людьми на улице потому, что я иностранец… так что единственное, чем я занимаюсь, – это своими делами»
[299].
Когда летом 1933 г. (через полгода после прихода к власти Гитлера) Хартли приехал в Гамбург, он уже был убежденным германофилом. Но многие другие иностранцы не горели желанием отправляться в Третий рейх, поскольку в прессе все чаще стала появляться информация о зверствах нацистов. В Великобритании и США (т. е. в странах, с которыми Гитлер больше всего хотел «подружиться») газеты писали о преследовании евреев, сжигании книг, стерилизации, концентрационных лагерях и жестоком подавлении оппозиции. Британская газета «Manchester Guardian» после сжигания книг сравнила нацистов с Ку-Клус-Кланом
[300]. Подобные сравнения не мотивировали иностранцев к поездке в Германию.
Хотя нацисты ненавидели интернационализм, они понимали, что туризм – это тоже средство пропаганды. Они хотели, чтобы посетившие Германию иностранцы рассказывали о прелестях немецкой жизни и продвигали нацистскую идеологию. Приспешникам Гитлера было ясно, что для достижения этой цели необходимо обеспечить иностранцам хороший и запоминающийся прием. В июне 1933 г. был основан Рейхскомитет по туризму. Нацисты начали выпускать рекламные материалы, в которых утверждалось, что все написанное о Германии в «еврейских» газетах – ложь, немцы – это «надежная, прогрессивная и миролюбивая нация», а Германия – «радостная страна фестивалей и улыбающихся крестьян, любителей петь и хорошо поесть»
[301]. В туристических брошюрах печатали фотографии колоритных деревень, людей в ярких народных костюмах и дружелюбных полицейских. В них не было никаких упоминаний о «еврейском вопросе»: эта тема освещалась только в немецких СМИ. «Судите сами, – писали в одной из туристических брошюр, – как Германия развивается: у нас нет безработицы, зато есть высокий уровень производства, социальные гарантии для граждан, гигантские промышленные проекты, программа экономического развития, организованность и эффективность. Счастливые и энергичные люди с радостью поделятся с вами своими достижениями»
[302].
