Как и большинство американских спортсменов, Гриффин до приезда в Германию практически ничего не знал о нацистах. Формальный инструктаж перед поездкой в Германию свелся к тому, что всех попросили хорошо себя вести
[603]. Афроамериканец Джон Вудрафф, победитель забега на 800 метров, подтвердил, что члены команды не были осведомлены о положении дел в Германии: «Отправляясь на Олимпиаду, мы не интересовались политикой. Нам было важно приехать в страну, участвовать в соревнованиях и получить максимальное количество медалей, после чего вернуться домой»
[604]. А вот член турецкой команды, двадцатилетняя фехтовальщица Халет Чамбел, политикой интересовалась. Она выросла в новой Турецкой Республике (образованной тринадцатью годами ранее) и была первой женщиной-мусульманкой, принимавшей участие в Олимпийских играх. Халет Чамбел поразилась равнодушию многих спортсменов к национал-социализму. Фехтовальщица ненавидела нацистов и предпочла бы не ехать в Берлин. Когда Чамбел спросили, хочет ли она познакомиться с фюрером, она отказалась
[605].
Хотя американские журналисты делали все возможное, чтобы обнаружить случаи дискриминации евреев и чернокожих спортсменов из команды США, ни те, ни другие им особо не помогали. Если Гитлер и отказался пожать руку четырехкратному олимпийскому чемпиону Джесси Оуэнсу, то простые немцы полюбили афроамериканского легкоатлета и скандировали его фамилию, где бы он ни появлялся. Впрочем, были и исключения. После очередной победы Оуэнса итальянский дипломат с сарказмом сказал Трумэну Смиту: «Поздравляю вас с блестящей американской победой», на что Смит ответил: «Не переживайте, Манчинелли, думаю, в следующем году у вас тоже будет прорыв»
[606].
Корреспондент газеты «New York Times» Бирчалл не понимал отношения нацистов к афроамериканским спортсменам. Журналисту казалось, что, например, легкоатлет Вудрафф приблизился к арийскому идеалу, достигнув максимально высокой скорости
[607]. У самого Вудраффа о немцах остались только самые приятные воспоминания. Во время осмотра достопримечательностей Берлина он не сталкивался с проявлением расовых предрассудков. Люди собирались вокруг него и просили автограф. «Я не припомню ни одного негативного инцидента на Олимпийских играх 1936 г.»
[608], – говорил спортсмен много лет спустя. Афроамериканец Арчи Уильямс, взявший «золото» в забеге на 400 метров, так охарактеризовал немцев в интервью американской газете «San Francisco Chronicle»: «После возвращения домой кто-то спросил меня: «Ну, как там с тобой поганые нацисты обходились?» Я ответил, что вообще не видел никаких поганых нацистов, только много приятных немцев. И, между прочим, я там ездил не в самом конце автобуса»
[609].
Легкоатлеты еврейского происхождения Марти Гликман и Сэм Столлер, которых без объяснения причин неожиданно сняли с эстафеты, не наблюдали проявлений антисемитизма. Когда Гликмана спросили, ощущал ли он антисемитские настроения во время пребывания в Берлине, тот ответил: «Я не видел и не слышал ничего антисемитского за исключением дня, когда должен был выполнить пробные забеги на дистанции в 400 метров. Это было единственное проявление антисемитизма. Но он исходил не от немцев, а от американских тренеров»
[610].
Если мужчины-спортсмены во время Олимпиады не сталкивались со случаями дискриминации евреев и афроамериканцев, то к спортсменкам, судя по условиям проживания, относились, как к людям второго сорта. Никаких роскошных апартаментов и бифштексов из вырезок: женщины спали на жестких, как камень, кроватях и ели вареную говядину с капустой. Начальницей женского общежития – кирпичного здания, расположенного по соседству со стадионом, была Йохана фон Вангенхайм. В интервью австралийской газете «Sydney Morning Herald» эта немка, желая продемонстрировать свои передовые взгляды, заявила, что не возражает против того, чтобы мужчины посещали общежитие спортсменок: «Я не могу представить, чтобы дружеское рукопожатие с мужчиной-спортсменом было менее уместным, чем такое же рукопожатие между спортсменками». Чтобы молодые дамы чувствовали себя как дома, «управляющая», владевшая тремя языками, всегда была готова помочь советом. Йохана фон Вангенхайм знала, «где именно в общежитии девушка может привести в порядок свои волосы, заштопать чулки или погладить мокрую от дождя рубашку»
[611]. Впрочем, эти проявления гостеприимства не импонировали пловчихе Ирис Каммингс, которая считала фрау «старой, капризной и деспотичной каргой»
[612].
Нацисты старались произвести особо приятное впечатление на сэра (позднее лорда) Роберта Ванситтарта, Постоянного заместителя министра иностранных дел Великобритании. Он не скрывал своих антинацистских взглядов и хотел отказаться от приглашения посетить Олимпийские игры. Однако «незаметная, проводимая шепотом кампания» прогерманского лобби в Англии, направленная против шурина Ванситтарта Эрика Фиппса (который в следующем году должен был стать послом в Париже), заставила дипломата изменить свое мнение. Поначалу Ванситтарт ощущал себя в Германии человеком, который всех раздражает. Однако это «неловкое чувство» вскоре прошло: к дипломату проявили интерес, который затем «перерос в доброжелательное отношение»
[613]. Соблюдая «олимпийское перемирие», нацисты старались всеми силами избегать «шероховатостей и острых углов», так что все официальные встречи Ванситтарта прошли относительно спокойно.
В статье «Работа в праздники», которую Ванситтарт написал вскоре после возвращения в Лондон, дипломат охарактеризовал основных политических игроков Германии. Ванситтарт познакомился с Гитлером и обедал с ним в Рейхсканцелярии. Фюрера он описывал как человека, производящего сильное впечатление. Такая характеристика совершенно не означает, что дипломат закрывал глаза на ненависть, съедавшую Гитлера изнутри, его склонность к насилию, а также то напряжение, в котором фюрер держал всех как в Германии, так и за рубежом. Во время пребывания в Берлине Ванситтарт неоднократно слышал, что окружающие сравнивали олимпийский огонь с жерлом вулкана
[614]. О Риббентропе дипломат не сказал ничего хорошего. Ванситтарт был далеко не единственным, кто негативно относился к этому нацисту, которого презирали все, включая его собственных коллег и даже Юнити Митфорд. Ванситтарт писал, что Риббентроп – человек неглубокий и эгоистичный, и «все, кто слушает его, понимают, что верить ему нельзя»
[615]. Риббентроп также очень негативно отозвался о британском дипломате, отметив, что их разговор «был совершенно пустым и беспредметным»
[616]. Про Геринга Ванситтарт писал, что тот «обожает все, в особенности свои собственные приемы и вечеринки, словно школьник, которому открыли неограниченный кредит в магазине». Хотя дипломат и не воспринимал рейхсминистра авиации всерьез, он, как и многие другие иностранцы, был очарован фрау Геринг: «У него очень милая жена, молодая дама из Риги, которая не встанет со своего места и будет по-прежнему улыбаться, даже если перед ней появится тигр»
[617]. Единственным нацистом, который действительно произвел на англичанина сильное впечатление и с которым у него установился хороший контакт, оказался Геббельс: «Он очарователен. Хромота, быстрый, как хлыст, язык, и уверен, что такой же острый… он человек расчетливый, и с ним можно иметь дело»
[618]. Эти чувства оказались взаимными: «Мы можем убедить его принять нашу позицию, – писал Геббельс в своем дневнике, – я работал над ним целый час, объясняя большевистскую угрозу, а также нашу внутреннюю политику. Он кое-что понял… Ушел под впечатлением. Я показал ему свет»
[619].
