Одной из причин, по которой Дюбуа хотел вернуться в Германию, была его любовь к опере, в особенности к произведениям Вагнера. Профессор посетил фестиваль в Байроте в 1936 г. и написал колонку под названием «Опера и негритянский вопрос». Дюбуа понимал, что его любовь к творчеству композитора, известного своими расистскими взглядами, может вызвать удивление, поэтому начал колонку так: «Я вижу, как какой-нибудь далеко не глупый негр задается вопросом, какое отношение Байройт и опера могут иметь к голодающим негритянским работникам фермы в Арканзасе или чернокожим выпускникам колледжа, которые ищут работу в Нью-Йорке». Дюбуа предположил такой ответ на этот вопрос: Вагнера и чернокожих объединяет борьба с жизненными трудностями. Безработному композитору, погрязшему в долгах, приходилось бороться за право получать образование. Он знал, как чувствует себя человек, которого изгоняют из своей собственной страны. «Музыкальные драмы Вагнера, – писал Дюбуа, – повествуют о жизни, которую прожил композитор, и эти драмы знакомы всем людям вне зависимости от цвета кожи»
[654]. Это было смелое и очень искреннее утверждение, хотя вряд ли оно прозвучало убедительно для читателей Дюбуа.
Дюбуа находился в Германии во время празднования 550-летия со дня основания Гейдельбергского университета. Этот старейший в Германии университет получил хартию 1 октября 1386 г., но нацисты перенесли дату празднования на последние четыре дня июня: двумя годами ранее в эти дни прошла «Ночь длинных ножей». Сибил Кроу
[655], которая в то время работала над диссертацией в Кембриджском университете, 27 июня приехала в Гейдельберг и остановилась у друзей. В поезде Сибил встретила группу англичан, которые направлялись в небольшой немецкий городок Мозель, чтобы провести в нем отпуск. «Это была группа из Манчестера. Тридцать человек, главным образом, владельцы магазинов, продавцы, машинистки и фабричные рабочие, простые и небогатые люди, – писала Сибил. – Некоторые из них были белыми, как бумага, уставшими, но все находились в прекрасном расположении духа в предвкушении отпуска». Девушку удивило то, что многие из ее попутчиков неоднократно бывали в Германии: «Один из них, драпировщик по профессии, сказал мне, что семь лет подряд проводит отпуск в Германии. Все хвалили немцев и говорили, какие они хорошие люди». Одна молодая продавщица из универмага в Манчестере обошла все Баварские Альпы, ночуя в молодежных хостелах. «Потом к нашему разговору присоединились остальные, – писала Сибил, – и все начали восхвалять красоту немецкой земли, немцев и немецкий характер»
[656].
Около 8 часов вечера, после прогулки по Гейдельбергу, Сибил с подругой нашли на университетской площади место, с которого было удобно наблюдать торжества. Перед одним из новых университетских зданий, которое было построено на деньги, собранные выпускниками (в том числе бывшим послом США в Германии Джейкобом Шурманом), стояли флагштоки. На них развевались флаги более пятидесяти стран, в том числе Великобритании и Франции, хотя ни англичане, ни французы не прислали на празднование своих официальных представителей. Таким образом они выражали свой протест против увольнения 44 профессоров университета по причине их расы, религии или политических взглядов. Ограничив свободу научной работы, нацисты подорвали авторитет университета. Впрочем, это не остановило американцев: не менее двадцати американских колледжей и университетов направили своих представителей в Гейдельберг, включая Гарвардский и Колумбийский университеты. Хотя многие критиковали решение руководства Гарварда, президент университета Джеймс Конант настоял на своем, утверждая, что «связи, сложившиеся между университетами всего мира… не привязаны… к политической ситуации»
[657].
Возможно, если бы Конант ознакомился со студенческой литературой, которую читал тем летом швейцарский писатель Дени де Ружмон, который все еще преподавал во Франкфуртском университете, он бы изменил свое мнение. «Никто во Франции, – писал де Ружмон, – даже и представить себе не может, сколько в этих статьях демагогии и насилия… сколько решимости искоренить любое инакомыслие и сравнять с землей всех тех, кто даже в глубине души придерживается другого мнения. Им недостаточно простого подчинения. Врагами становятся все, кто не кричит о своей радости служению партии». Чтобы не быть голословным, де Ружмон процитировал статью из студенческой газеты Франкфуртского университета:
«Я прилежно учился,
Я выступал на семинаре,
Я отдал несколько монет бедным и не пропустил вечернее собрание штурмовиков,
Я выступал на собрании и с радостью прочитал «Der Völkische Beobachter»
[658],
Я оплатил членские взносы штурмовиков,
Потому что поддерживаю порядок»
[659].
В университетской газете Гейдельбергского университета писали приблизительно то же самое. Вернувшиеся в альма-матер американцы с трудом узнавали свой университет. Исчезли старые униформы и яркие кушаки членов дуэльных клубов, исчезла компанейская атмосфера пивных наподобие «Зеппла», в которой пышные официантки обслуживали молодых аристократов, поднося им пенистое пиво в глиняных кружках и весело произнося «за ваше здоровье». Вместо этого студенты носили унылые униформы штурмовиков и проводили вечера, обсуждая такие темы, как «расовая судьба Германии», «нордическая наука» и «место женщины в национал-социалистическом государстве»
[660]. Именно эти новые студенты вечером 27 июня выстроились вдоль улиц и отгородили их кожаными ремнями, которые обычно были перекинуты у них через плечо как часть студенческой униформы. Сибил с подругой заметили, что все студенты были очень молодыми и с удовольствием пропускали их через свое «оцепление», когда девушки хотели перейти на другую сторону улицы.
Пока подруги вместе со всеми остальными ждали появления почетных гостей, пожарные подожгли содержимое четырех огромных жаровен, стоявших на высоких столбах вокруг площади. Сибил, как завороженная, смотрела на поднимавшиеся в небо клубы дыма, ощущая «странную варварскую красоту» мероприятия, которое напоминало древние жертвоприношения. «Толпа затаила дыхание и молчала, словно во время религиозной церемонии». Действие развивалось по стандартному нацистскому сценарию, но в этот раз все пошло не по плану. Из-за плохого топлива дым становился все чернее и гуще, полностью закрывая вечернее солнце. «Наступила зловещая тьма, похожая на мрак, который возникает перед затмением. Потом с неба начали падать хлопья сажи, окрасив в черный цвет лица, головы и одежду людей», – писала Сибил. Возможно, англичанка увидела в этом прекрасную метафору Третьего рейха. Однако недовольство толпы не успело перерасти в гнев, потому что внимание людей переключилось на иностранных делегатов (приблизительно 400 человек), бывших студентов Гейдельбергского университета, которые взошли на ступеньки перед залом Шурмана. До недавнего времени главный вход в университет украшала статуя Афины Паллады, а также надпись «Вечному духу». Теперь вместо статуи богини мудрости появилась другая – бронзовая статуя орла с распростертыми крыльями, а слово «вечному» было изменено на «немецкому». Понятно, почему Джейкоб Шурман, которого немцы хотели видеть в рядах почетных гостей, отказался от приглашения и не приехал. Когда Сибил с подругой уходили с площади, они заглянули во внутренний двор и увидели брошенную Афину, которая «грустно сидела в одиночестве, положив руки на ослабевшие колени»
[661].
