В последующие три дня проходило много митингов, процессий, банкетов, и, конечно же, нацисты устраивали салют. Сибил с друзьями пригласили посмотреть салют из дома с видом на реку и живописный Гейдельбергский замок. Этот дом принадлежал одному из уволенных профессоров-евреев. К счастью, у него были сбережения: на крошечную университетскую пенсию было невозможно прожить, а семья профессора никак не могла получить разрешение на выезд из страны. Сибил не заметила никаких проявлений антисемитизма, кроме разве того, что профессору было запрещено нанимать арийскую прислугу моложе 45 лет. Девушка увидела, что никто не проявлял к профессору и членам его семьи негативного отношения. Немцы спокойно с ними общались, «совершенно не боясь никаких последствий»
[662]. Никогда раньше Сибил не видела такого красивого салюта. После него раздались ужасно громкие звуки «канонады». Подруга объяснила Сибил, что таким образом «люди привыкают к звукам настоящей канонады, которую им, возможно, придется услышать».
Несмотря на утомительную жару, делегат от Колумбийского университета профессор немецкой филологии Артур Реми прекрасно провел время на юбилее Гейдельбергского университета. Вместе с другими иностранными гостями Реми присутствовал на приеме, который Геббельс давал в замке. Официанты были одеты в костюмы в стиле XVI века. Реми по-нравилось выступление Берлинской балетной труппы. «Исключительно приятное мероприятие, – писал профессор, – которое ни в коем случае нельзя назвать пропагандистским»
[663]. Но на следующий день профессор был до глубины души поражен выступлением министра образования Третьего рейха – самым важным моментом торжественных мероприятий.
Г-н Руст сказал, что программы всех высших учебных заведений на территории Германии должны полностью соответствовать социальным, политическим и расовым принципам Третьего рейха. «Нам прямо и без обиняков заявили, – писал Реми, – что те, кто не соответствует этим требованиям, не могут работать в немецких университетах, поэтому увольнение ряда профессоров – это обязательная и обоснованная мера»
[664]. Реми обратил внимание, что продолжавшаяся более часа речь министра образования вызвала много критических замечаний со стороны иностранных делегатов. Профессор считал эту критику «полностью обоснованной». Из слов Реми складывается впечатление, что речь министра стала для иностранцев неожиданностью.
Но как они могли не знать о чистках, происходивших в немецких университетах? И как они могли не знать, что многие ведущие немецкие ученые, в первую очередь Мартин Хайдеггер (которого многие считают лучшим философом двадцатого века), открыто поддерживали нацистов? Хайдеггер преподавал во Фрайбургском университете, где в 1933–1934 гг. занимал должность ректора. Он любил читать лекции в нацистской униформе и принимал личное участие в увольнении евреев из университета. Несмотря на эти достаточно широко известные факты, Реми писал: «Ни Колумбийский, ни какой-либо другой американский университет, принявший приглашение немецкой стороны, не должен извиняться за свое решение»
[665].
Речь министра образования слышали не только делегаты в зале. Она звучала из установленных в Гейдельберге громкоговорителей и мешала Сибил наслаждаться тишиной и спокойствием июньского утра. «Во время прогулки по городу мы, – писала девушка, – увидели установленные в садах и на площадях громкоговорители, около которых собирались люди, чтобы послушать, что говорят». Когда позже днем Сибил читала в газете отчет о заседании, она не обнаружила ни одного упоминания о выступлениях иностранцев. Оказалось, что выступления всех зарубежных делегатов ограничили пятью минутами. По справедливому замечанию газеты «New York Times», нацисты полностью контролировали все мероприятия в честь годовщины основания университета. С этой целью в городе было создано специальное отделение Министерства пропаганды
[666].
Торжества подтвердили все худшие опасения Сибил. Нацисты оказались еще более неприятными людьми, чем можно было бы предположить из публикаций британских газет. Сибил решила, что у Германии не может быть никакой надежды, пока нацистов полностью не уничтожат. А вот что писал Реми: «Мне кажется, что в целом празднества прошли на высоте и произвели впечатление, кроме того, все мероприятия в основном носили научный характер… я не воспринял присутствие коричневых и черных униформ как что-то мрачное». Реми уехал из Гейдельберга в полном убеждении, что он присутствовал на «серьезном научном съезде»
[667].
Через несколько дней после окончания торжеств по поводу годовщины основания Гейдельбергского университета группа девушек из женского колледжа Джорджа Ватсона (город Эдинбург) сделала общую фотографию и отбыла с ознакомительной поездкой в Германию. «Я помню наше возбуждение, – рассказывала Ида Андерсон, когда ей было уже за семьдесят. – В наших темно-бордовых пиджаках и панамах мы собрались на железнодорожном вокзале Уэверли». Девушки прибыли в Кельн уже после наступления темноты и двинулись в молодежный хостел. «Вот, – закричала мисс Томпсон, – кафедральный собой Кельна». Тут, по воспоминаниям Иды, «небо и собор осветила молния, послышался раскат грома и начался сильный ливень». Поля панам девушек быстро промокли, и струйки воды потекли за воротник. Когда через несколько дней англичанки посетили Гейдельберг, их гидами выступили «безукоризненные» штурмовики. На Сибил Кроу, точно так же, как и на Иду Андерсон, произвели впечатление их хорошие манеры: «Они были вежливыми и очаровательными». В Шварцвальде девушки однажды увидели, что «часть леса неожиданно стала передвигаться» в их сторону, но потом оказалось, что это была «группа замаскированных танков и солдат». После «столкновения» с силами вермахта девушки со смехом решили, что поняли, как чувствовала себя Макбет
[668].
Когда Цзи Сяньлинь
[669], будучи аспирантом, приехал в Германию в 1935 г., он исполнил свою давнюю мечту. Сяньлиню казалось, что Германия – это воплощение идеала, увиденного сквозь «золотую дымку». К тому времени, когда спустя несколько месяцев китаец поселился в Геттингене, он уже расстался с некоторыми иллюзиями, но все же решил провести в Германии два года, чтобы защитить диссертацию по санскриту. Так получилось, что Цзи Сяньлинь задержался в стране на десять лет. Все эти годы китаец прожил в одном и том же доме и очень привык к его хозяйке, типичной «хаусфрау», женщине консервативных взглядов, получившей только среднее образование, но умевшей прекрасно готовить. Цзи Сяньлинь не понимал некоторых обычаев западных людей. Например, он не мог взять в толк, почему его хозяйка поругалась со своей лучшей подругой только из-за того, что та купила такую же шляпу? «Западные женщины (и мужчины), – писал будущий ученый, – питают необъяснимую антипатию к людям, которые носят такую же шляпу или одежду, как и они сами. Такое поведение китайцу понять сложно»
[670].
