«Все пребывали в возбуждении. Вся семья отправилась на железнодорожную станцию, на которой собралось, как мне кажется, все население городка. Люди долго ждали, когда к платформе подойдет известный всем поезд. Гитлер прошелся по вагонам внутри поезда, чтобы как можно больше людей смогли увидеть его вблизи. Крик стоял несусветный. Я просто не могла поверить своим ушам. Потом в течение всего дня, а возможно, и недели, все говорили только о том, как же им повезло, что они увидели фюрера, как хорошо, что он заехал и так далее. Я решила, что не стоит слишком горячо реагировать на это событие, и говорила, что это было интересно, но не более того»
[754].
Пока Урсула ходила смотреть на Гитлера, Барбара Пембертон общалась со своей новой необычной знакомой. Отец Барбары был англичанином, а мать – наполовину немкой, наполовину бельгийкой. Девушка выросла в Гамбурге. По причинам здоровья она была вынуждена проводить зиму в Бад-Обердорфе в Баварии. Однажды, когда Барбара присматривала за группой детей, катавшихся на спусках для начинающих лыжников, к ней подошла женщина приятной наружности и вежливо спросила, не может ли Барбара присмотреть еще за одним ребенком – «кудрявым блондином». Потом девушка узнала, что женщину звали Ильза Гесс, и она была женой заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Мальчик, за которым Барбару попросили присмотреть, был, скорее всего, племянником Гесса. «Потом я довольно близко познакомилась с Ильзой, и она мне нравилась, несмотря на то, что была ярой нацисткой», – писала Барбара.
В феврале 1938 г. Ильза пригласила Барбару пожить у них дома во время проведения мюнхенского карнавала. Барбара была рада приглашению, а ее отец – не очень. После долгих обсуждений он разрешил дочери поехать, но сказал, что если она станет нацисткой, то он больше не пустит ее в дом. Памятуя о наставлении отца, Барбара приехала на мюнхенский вокзал, где ее встретили штурмовики и отвезли в дом Гесса, расположенный в большом парке, который патрулировали коричневорубашечники с собаками. Барбару тепло приветствовали. Ей предложили присесть на стул рядом с радио, вокруг которого слушать речь Гитлера собралась вся семья. Фюрер ежегодно выступал 30 января, в день, когда стал канцлером. «Как сейчас помню: они внимательно прислушивались к каждому его слову», – вспоминала Барбара. У Гессов гостили также дочери шведского посла и итальянская герцогиня. Однажды вся компания отправилась на прогулку, Гесс шел впереди: «Его залысина была хорошо видна, и кто-то предложил аккуратно закрыть ее кусочком меха, вырезанного из перчатки. Мы просто чуть со смеху не умерли»
[755].
В Берлине пианистка из Южной Дакоты Эмили Беттхер боролась с бесконечными ограничениями, с которыми она сталкивалась на своем карьерном пути. С 1935 г. (тогда Эмили было 28 лет) она училась в Германии у таких известных музыкантов, как Вильгельм Кемпф, Артур Шнабель и Эдвин Фишер. Американка пыталась не обращать внимания на неприятные моменты, концентрироваться на музыке и по многу часов в день заниматься. Вот что Эмили рассказывала родителям о поиске комнаты для жилья:
«Я только что переехала, но не думаю, что останусь здесь надолго, потому что мои занятия уже доставили беспокойство одному из соседей. Мне очень не везет. Большинство людей, которые сдают комнаты, стараются скрыть их недостатки. Чаще всего эти недостатки касаются ванной или розеток. Когда я в первый раз пришла в эту комнату, мне показалось, что в ней все нормально. Но потом, когда подошло время обеда, я увидела, что у хозяйки много жильцов. Она скрыла от меня это. Оказалось, что в квартире живет еще три человека, каждому из которых больше 70 лет. Такое ощущение, что я попала в дом престарелых»
[756].
Эмили переехала, но 5 февраля 1938 г. вновь жаловалась на свое жилье: «Здесь есть клопы. Надо распылять яд. Если это не принесет результатов, то придется вызывать специалистов по борьбе с насекомыми или снова переезжать. Масла мало, яиц нет». Еще через два месяца пианистка писала о влиянии нацистской пропаганды:
«Впервые я осознала, как ужасно нацистская пропаганда действует на мои нервы. Точно так же, как и тысячи других людей, я стала всего бояться. Впрочем, до такого состояния меня довела не только пропаганда. Мой телефон прослушивают, когда я пришла в ресторан с другом из Португалии, нас отказались обслуживать, потому что португалец был немного похож на еврея, все письма, которые я получаю из-за границы, цензурируют»
[757].
Если иностранцы знали об описанных выше аспектах жизни в Германии, почему же даже в 1938 г. они продолжали проводить отпуск в этой стране? Еще более удивительно, почему, побывав в Третьем рейхе и увидев, что в нем происходит, иностранцы по возвращении домой не осуждали нацистский режим во всеуслышание?
Возможно, что воспоминания Джил Полтрон, которая часто посещала в конце 1930-х гг. Германию со своими родителями, помогут найти ответ на эти вопросы. Для Джил и ее старшей сестры Германия казалась раем на земле. Им нравились средневековые деревни, свободные дороги, недорогие отели, в которых можно было остановиться, не бронируя номера заранее, и веселые пивные. В каждой деревне располагался бассейн, вокруг которого собирались «красивые подростки». В Англии ничего подобного Джил не видела. В стареньком автомобиле компании «Ровер» семья неспешно путешествовала по территории Германии и Австрии, проезжая в день не более 150 километров. В каждом городке можно было припарковаться на центральной площади. Местные жители, в том числе чиновники, были вежливыми и дружелюбными. Недалеко от Берхтесгадена англичане встретили группу молодых людей в дирндлях и кожаных штанах. Юные немцы шли в гору и распевали хором песни. В семье Джил никогда не обсуждали политику, и англичане ни разу не чувствовали, что им что-либо угрожает. Немцы в красивых униформах нравились девушкам и производили на них хорошее впечатление. Но больше всего Джил понравился Франкфурт. Семья наняла гида, который показал ей город, включая узкую, темную и вонючую блошиную улицу в еврейском квартале. Там мать Джил (считавшаяся немкой по происхождению) позволила себе несколько антисемитских комментариев, которые в принципе произносила довольно часто. Только спустя несколько лет Джил и ее сестра узнали, что их мать на самом деле была еврейкой
[758].
Вот что Джей Коул (отнюдь не сторонник нацизма) писал после длительного пребывания в Германии в 1937–1939 гг.:
«Когда я впервые вижу любой немецкий город в лучах утреннего солнца, у меня всегда улучшается настроение, это место кажется мне удивительно чужим, но в то же время я чувствую, что в нем можно жить счастливо. Улицы Аахена широкие и усаженные деревьями. Кажется, что тротуары, дороги и дома недавно очень хорошо подмели и вымыли. Лица людей светятся чистотой, словно они только что умылись с мылом. Возницы радостно щелкают кнутами, нарушая местные предписания. Нигде нет по-настоящему бедных людей. Магазины красивые и аккуратные, и на улицах обнадеживающее количество кафе. В трущобах нет попрошаек и зазывал»
[759].
