Джеймисон получил интересные сведения от группы британских инженеров-инспекторов, штаб-квартира которых располагалась в Эссене. Один из них рассказал журналисту, что его физически выгнали из здания почты в Польше, когда он заговорил там по-немецки, хотя ранее он неоднократно обращался к персоналу на этом языке. Представляется почти невероятным, что эти английские инженеры могли спокойно ездить по разным европейским странам за несколько недель до начала войны, проверяя материалы, которые предназначались для экспорта за границу. Наверняка отчеты инженеров поступали британскому правительству.
Один из знакомых Джеймисона задал ему интригующий вопрос: заметил ли он, что британские газеты обсуждают возможный договор между Россией и Германией? Этот знакомый обратил внимание на то, что в последнее время немецкие газеты стали положительнее отзываться о Советском Союзе, и подумал, что все это, наверное, неспроста. Действительно, через три месяца, 23 августа, Риббентроп и Молотов подписали Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом
[816].
Хрустальная ночь поумерила, но не убила антисемитский пыл Джеймисона. «Боюсь, я узнал о евреях достаточно, чтобы полностью сочувствовать немцам в этом вопросе», – писал журналист 20 мая, отмечая при этом, что «никто не собирается оправдывать ноябрьские события»
[817].
После посещения нескольких деревень в районе Марбурга (где ему показали красиво вышитые свадебные платья), Джеймисон пришел к выводу, что крестьяне «чрезвычайно рады избавиться от евреев, которые в этих краях заправляли торговлей скотом и, как нетрудно догадаться, обманывали крестьян»
[818].
Джеймисон, человеком с большим самомнением и скромным жизненным опытом, по крайней мере, искренне пытался документировать то, что думали простые немцы накануне войны. Но что делал летом 1939 г. в Германии такой опытный церковный деятель, как Генри Персиваль Смит? Якобы он отправился в Берлин для участия в конференции Англо-германского братства – правой организации, основанной в 1936 г. для содействия взаимопониманию между британским и немецким духовенством. В журнале Англо-германского содружества напечатали статью Смита, который не скрывал своего восхищения гитлеровской Германией:
«Провести десять дней в Германии (лично я провел три недели) и за все это время ни разу не поймать на себе косого взгляда, а получить только доброту и внимание. Я не думаю, что такой прием гарантирован немцу, посещающему в наши дни Англию. Простые немцы хотят дружить с Англией… Для англичанина печальный опыт – увидеть в Дареме или Южном Уэльсе мужчин в возрасте 22 лет, которые не провели ни дня за работой, с тех пор как бросили школу в 14 лет, а затем на каждом шагу встречать в Германии молодых людей, занятых той или иной работой… И это значит, что немцев устраивает только самое лучшее в смысле услуг и любых других привилегий, которые они получают».
В статье Персиваль Смит не упоминает ни о Хрустальной ночи, ни об оккупации Чехословакии, однако подчеркивает то, что немцы уважают в Гитлере «честность», «сильный характер» и «политическую проницательность». Всего через несколько недель после того, как немецкие войска вошли в Прагу, Смит писал о немцах: «Все они смеются, когда им говорят, что Гитлер стремится доминировать над другими народами, потому что они сами опасаются чужого господства, особенно Коммунистического Интернационала». Священнослужитель сообщал своим читателям, что цель конференции состоит в том, чтобы «отбросить политические моменты отношений двух стран и попытаться понять немцев». Смит писал, что рак «недоверия» и «подозрительности» можно вылечить только в «атмосфере доброй воли и братства»
[819]. Помогла ли конференция Смиту лучше понять, что такое Дахау, еврейские погромы и преследование христианских священников? Во всяком случае, пронацистские симпатии нисколько не повлияли на его карьеру: в 1956 г. Смит возглавил епархию Норвича (США).
Весной 1939 г. писатель и ирландский националист Фрэнсис Стюарт получил приглашение от Немецкой службы академических обменов выступить в Германии с циклом лекций. Это предложение пришло очень вовремя, так как ирландец нуждался в деньгах и очень хотел уехать подальше от своей жены, с которой чувствовал себя несчастным. На самом деле выбор Стюарта в качестве лектора был, с точки зрения немцев, не самым лучшим, поскольку никто в Германии не знал этого автора: его 15 книг не были переведены на немецкий язык. Но в то время любой английский писатель, скорее всего, отклонил бы подобное предложение, а вот с ирландцем можно было договориться.
Стюарт относился к тем иностранцам, которые позволили личным политическим предрассудкам затуманить свое восприятие нацистской Германии. Если Персиваль Смит (как и многие другие, симпатизировавшие нацистам) считал, что сильная Германия – это противовес красной России, то у Стюарта были другие причины дать согласие немцам. Ирландский республиканец мечтал об установлении нового мирового порядка. В Гитлере он видел «своего рода слепого Самсона, сносившего столпы западной цивилизации, которую надо было уничтожить прежде, чем возникнет новый мир»
[820].
Стюарт был так зациклен на себе, что, кажется, воспринимал все события накануне войны почти исключительно с точки зрения своей собственной жизни и через призму своего внутреннего развития. Его не трогала судьба евреев. «Я слышал кое-что о деятельности евреев до 1933 г. и о сотрудничестве с коммунистами, – писал Стюарт своей жене. – Евреи вели себя ужасно. Но сейчас в центральной и западной части Берлина их практически не видно. В восточной части, за Александерплатц, куда я однажды выбрался, их действительно все еще довольно много»
[821].
После окончания цикла лекций Стюарта пригласили в следующем году преподавать английский язык и ирландскую литературу в Берлинском университете. Писатель принял это предложение и запятнал тем самым свою репутацию, которую так и не смог восстановить.
* * *
Историк Артур Брайант также симпатизировал нацистам гораздо больше, чем, возможно, следовало бы. В его случае принятие нацизма объяснялось отрицательным отношением к интеллектуалам, которые придерживались левых взглядов. 9 июля 1939 г. Брайант прилетел в Берлин под предлогом проведения исследований, необходимых для работы над его новой книгой. На самом деле историк приехал по заданию Чемберлена для поиска возможностей умиротворения и «сдерживания» нацистского режима.
После возвращения в Англию Брайант написал о своей поездке (не упоминая главной ее цели) в колонке, которую вел в издании «Illustrated London News». Когда историк впервые летел над территорией Германии в 1918 г., его «встречали разрывы снарядов и пулеметные очереди». А в 1939 г. Брайант смотрел из иллюминатора на «чудесную страну», в которой маршировали войска, проводились парады, существовали концлагеря, и эта страна казалась ему такой же мирной, как Англия». «Земля ферм, приусадебных участков, хорошо возделанных полей и маленьких древних церквей… о цивилизации напоминает аккуратный паром, исчезнувший в последних лучах солнца, почему-то в памяти всплывает английская деревенька Бэблок Хайт». Мысль о том, что такое место вскоре может подвергнуться бомбардировкам, «принесла мало удовольствия». Солнце зашло, и пилот передал пассажирам листок бумаги. На нем были написаны названия городов, над которыми пролетал самолет. «Вот Оснабрюк и Минден, – писал Брайант. – В этих местах двести лет назад голодные английские войска во главе с монархом
[822] бились за то, чтобы получить что-нибудь на завтрак, а вот и Ганновер, откуда родом наша королевская семья
[823] и в котором родился Гендель». Колонка Брайанта вышла 5 августа, когда до начала войны оставалось меньше месяца. Историк рисовал в воображении читателей страну, близкую и понятную англичанам. «Еще до того, как впереди в темноте, словно маяки, зажглись огни Берлина, – писал Брайант, – я почувствовал, что, несмотря на несущественные различия, наша европейская цивилизация едина и неделима»
[824].
