Спустя два дня историк встречался с одним из немногих близких друзей фюрера Вальтером Хевелем в отеле в Зальцбурге. Хевель был ветераном Пивного путча 1923 г., после которого, как и Гитлер, отсидел в тюрьме. Этот нацист одним из первых вступил в НСДАП и, следовательно, считался уважаемым человеком в партии. Хевель свободно говорил по-английски (он работал продавцом кофе в британской фирме, располагавшейся в Голландской Ост-Индии). Гитлер часто пользовался его услугами во время переговоров с англичанами. За несколько месяцев до встречи с Брайантом нацист спорил с Эми Буллер (из Движения студентов-христиан), пытаясь убедить женщину, что ее делегация гораздо больше узнает о национал-социализме из автобанов, чем из теологии
[825].
Брайант пытался донести до Хевеля, что Британия не потерпит немецкого вторжения в Польшу и будет вынуждена объявить войну
[826]. Хевель, который всю ночь провел в резиденции Гитлера в Бергхофе, выглядел уставшим. Он повторял только одно: Данциг должен принадлежать Германии. Хевель также говорил о горьком разочаровании Гитлера тем, что англичане разрушили атмосферу дружеского согласия, достигнутого в Мюнхене. «Он сказал, – писал Брайант британскому премьеру, – что фюрер недоволен нападками на него в английской прессе и по радио. По словам Хевеля, фюрер иногда впадал в состояние неописуемой ярости, поскольку не верил в то, что британское правительство не смогло бы контролировать свою собственную прессу, если бы пожелало»
[827].
Брайант вначале не особо был расположен к Хевелю, поскольку видел в нем «в большей степени бизнесмена, а не политика», но в то же время чувствовал, что «разговаривает с джентльменом и человеком мира»
[828]. Брайант докладывал премьеру, что его визит мало что изменил, хотя и не принес никакого вреда. Историк считал, что даже «слабая связь, проблески взаимопонимания и сочувствия», которых ему удалось достичь, «возможно, пригодятся в будущем». И потом Брайант попросил возмещения своих расходов в сумме 28 фунтов стерлингов.
* * *
В то лето Германию посетил еще один известный британец – Эвелин Ренч (с супругой Хильдой). «Цель нашего визита, – писал он в своей автобиографии, – была следующей: зондировать почву, чтобы понять, могут ли западные демократии найти общий язык с тоталитарными государствами». 28 июня супруги прибыли в Констанц. Первым человеком, которого они встретили после перехода германо-швейцарской границы, стала девушка: «Она дружелюбно нам улыбнулась, что мы сочли хорошим предзнаменованием»
[829]. Но антибританский пропагандистский плакат, на котором были изображены британские солдаты, взрывавшие арабскую деревню
[830], ослабил их оптимизм. «Не очень дружелюбный прием для путешествующего англичанина», – отметил Ренч.
Как и в предыдущие разы, супруги наслаждались отдыхом на курорте Инцелль. Гостей здесь было мало. «Около 25 человек, – писал Ренч, – в основном немцы, двое голландцев и только один англичанин». Для человека, обладавшего большим опытом (Ренч был предпринимателем, журналистом, основателем Союза англоговорящих стран, он много путешествовал, продвигая идеи Британской империи), некоторые наблюдения Ренча кажутся удивительно наивными. «Немецкие официанты не бывали в Англии и не говорят по-английски», – жаловался он. Это мелкая досада, а также ухудшавшаяся погода (приближалась гроза) окончательно испортили супругам настроение: «Легли спать в достаточно подавленном состоянии».
1 июля Ренчи приехали в Фридрихсхафен, где Эвелин встретился со своим старым другом немецким воздухоплавателем Хуго Эккенером, который раньше был капитаном дирижабля графа Цеппелина. Эккенер не поддерживал нацистов и особо этого не скрывал, хотя и жил под угрозой ареста. Ренч вспоминал, что раньше многие прочили Эккенера на пост президента после Гинденбурга. Англичанин с удовольствием прогулялся со старым другом на закате вдоль озера, в котором вода «была прозрачно-аквамаринового цвета с жемчужно-серым отливом». Эта прогулка словно стала яркой вспышкой на фоне безрадостного мрачного неба. «Холодно, и идет дождь, – писал Ренч. – Я надел на себя все, что было, Хильда в меховом манто и очень этому рада». Супруги вспоминали «немецких политиков старой закалки» и чувствовали на себе враждебные взгляды окружающих. «В воздухе атмосфера «Gott Straffe England»
[831] [Боже, покарай Англию]
[832], – писал Ренч. – Очень депрессивная обстановка». В ресторане отеля супругов также ждало разочарование: «Кофе очень слабый, а хлеб не хрустит, так как его пекут из муки плохого качества. Вчера за ужином заказали тосты с маслом, за что с нас сняли дополнительные деньги». Но самым неприятным было то, что, когда Ренчи зашли в собор, группа хорошо одетых молодых людей начала издевательски кричать «о да, о да». «Со мной никогда ничего подобного не случалось», – с грустью признавался Ренч. В последний день в Констанце англичане сидели у озера под подстриженными деревьями и смотрели на прохожих. «Нас поразила женственность немок, – писал Ренч. – Они прекрасно выглядят в народных костюмах. Повсюду матери с детьми. Очень приятно видеть женщин, которые не пользуются губной помадой и не красят ногти в отличие от дам в других странах. У всех молодых девушек волосы заплетены в две толстые спускающиеся на грудь косы».
5 июля Ренчи отправились в Берлин. Дорога заняла тринадцать часов. «Поезд отправился в 8 утра. Когда мы проезжали Инцелль, то наши носильщики помахали нам руками. Очень мило с их стороны». В гостинице еда им не нравилась, но вот в вагоне-ресторане кормили отменно. «Булочки хрустят, вдоволь масла». Из окна вагона англичане наблюдали, как старики и женщины вывозили на повозках сено со скошенных лугов. «В полях работают женщины, – с удивлением отметил Ренч. – И как здорово работают!»
