* * *
Ровно через месяц после Пасхи, в 5.45 вечера 10 мая 1940 г., заместитель фюрера Рудольф Гесс на истребителе «Мессершмитт» улетел в Шотландию. Новость о том, что Гесс пытался начать переговоры с Англией при посредничестве герцога Гамильтона, вызвала шок у простых немцев. Бриджет наверняка выразила мнение большинства людей, написав следующее: «История с Гессом на руку противнику. Он очень глупо поступил. Лучше бы застрелился. Мне очень жаль фюрера»
[868].
Но вскоре все позабыли о Гессе, потому что 22 июня произошло эпохальное событие. В тот день Цзи узнал от своей хозяйки, что Германия напала на СССР. Чтобы как-то развеяться, Цзи отправился в небольшую экспедицию со своими знакомыми: фрау Пинкс и г-м Гроссом. «Гросс прихватил аккордеон и всю дорогу играл. С парома видели молодых девушек, купавшихся в реке – потрясающе»
[869]. Чуть позднее китаец писал: «Теперь, когда слышу о неудаче Германии, очень радуюсь. Когда сообщают о том, что немцы взяли очередной город, принимаю успокоительное, потому что не могу уснуть. Я не люблю Россию, не люблю Англию и не понимаю, почему так сильно ненавижу Германию»
[870].
Журналист Говард Смит предчувствовал, что немцы нападут на СССР, еще за несколько недель до того, как это произошло (тогда нацисты были заняты оккупацией Балкан). Из витрины местного книжного магазина неожиданно исчезла любимая книжка Говарда с русскими сатирическими рассказами. Эта книга стояла в витрине целый год. Говард вошел в магазин (расположенный рядом с рестораном «Алоис», который принадлежал сводному брату Гитлера) и спросил, есть ли у них книги о России. Когда Говард узнал, что в продаже остались только такие книги, как «Моя жизнь в русском аду», он понял, что войны с Россией не миновать
[871].
Бидди тоже получила своего рода предупреждение о готовящемся вторжении. Она жила рядом с железнодорожной станцией и в течение нескольких недель видела, как поезда с солдатами регулярно шли на восток. В первый день операции «Барбаросса» Бидди встретила в огороде недалеко от дома фрау Шредер, которая со слезами сказала: «Теперь война никогда не закончится»
[872]. Бриджет фон Бернсторф, наоборот, считала, что война закончится через три недели: «Интересно, а что будет потом?» Бриджет не пришлось долго ждать ответа на свой вопрос. Через два месяца она писала Хьюго: «В Гамбурге так много людей в трауре, что становится грустно». В России убили одного из знакомых графини – Феликса фон Шаффгоче: «Феликсу прострелили легкое, он лежит в сарае на юге России, и его едят черви»
[873].
Тем летом Бидди и Вилли отвезли дочерей на старую мельницу рядом с Франкфуртом-на-Одере. Она принадлежала родственнику их приятеля. «Я дала ему купон на приобретение обуви, – вспоминала Бидди, – и он договорился, чтобы мы приехали».
Когда они вышли на железнодорожной станции, то оказалось, что автобусы не ходят, и супругам пришлось, толкая коляску, 13 километров идти пешком. С одной стороны дороги был лес, с другой – «бледные августовские поля». Бидди подружилась с одним из подневольных польских рабочих на ферме. У него был поврежден глаз и обморожена одна нога. Они отдали ему все свои сигареты. Как и все остальное в то время, сигареты нормировали: 12 сигарет в день для мужчин и 6 для женщин (женщинам сигареты выдавали только до пятидесятилетнего возраста). На мельнице отдыхали две машинистки из Берлина, «очень модно одетые, в купальниках, очках и с химической завивкой». Вид измученных остарбайтеров, одетых в лохмотья, подтвердил представление молодых женщин о том, что поляки – низшая раса. Бидди несколько раз пыталась «просветить» этих девушек, но потом поняла, что это бесполезно.
Юнгмиттаги собирали в лесу грибы и чернику, Вилли отвел Клару на рыбалку на «тихом, обдуваемом ветром озере». Когда пришло время отправляться домой, вышедший на пенсию полицейский предложил подвезти семью до станции, и они сели в повозку, запряженную двумя лошадьми
[874].
Бриджет провела лето 1941 г. менее приятно. Она волновалась за судьбу знакомых, воевавших на Восточном фронте, и погода была отвратительной. «Дождь льет каждый день, и ужасно холодно, – писала графиня своему мужу. – Урожая не будет, все еще хуже, чем в прошлом году». К октябрю ситуация не улучшилась: «Дорогой, как я соскучилась по дому. Я хочу пить чай, хочу, чтобы у нас были няни, хочу ходить в кино, видеться с друзьями, не хочу ничего планировать и ругаться»
[875].
Пока Бриджет мечтала и строила планы на будущее, французский литератор Жак Шардон вместе с несколькими другими иностранными писателями совершал по приглашению нацистов литературное турне по Германии. Шардон верил в дело нацистов. «Если рассматривать немецкое общество в целом, – писал он впоследствии в долгом эссе, – то мне кажется, что оно очень эстетично по своей природе. Это вопрос моральной красоты (смелости, воли, самоотречения, порядочности и различных форм здоровья), а также стиля и креативности». Прием во дворце Хофбург в Вене, на который были приглашены Шардон и другие писатели, прошел в «возвышенной атмосфере» национал-социализма:
«Внешний вид группы иностранцев… не соответствовал королевскому окружению, в котором мы оказались. Нас рассадили приблизительно за 20 круглых столов, на каждом из которых в подсвечниках, украшенных осенней листвой, горели красные свечи. Еду сервировали на старом фарфоре. Электрический свет выключили. Мы прослушали хорал Баха в исполнении детского хора, потом квинтет Моцарта, а потом снова композицию в исполнении детского хора. Молчание публики, полумрак, скрывавший лица людей, мерцающий огонь красных свечей, осенние листья и красивейшая музыка создали высокодуховную атмосферу. В тот вечер не произносили речей».
На француза произвело впечатление не только тихое великолепие приема. Он считал, что «благородство» и «хороший вкус» организованных нацистами мероприятий объяснялись не только музыкой и прекрасной обстановкой, но и «определенным состоянием ума». Шардон романтизировал миссию войск СС. Он считал, что СС – это «творение новой Германии», которое уходит корнями в глубокое прошлое.
После двух лет пребывания в Германии представление Говарда Смита о нацистах было несколько иным. «Исчезли все те мелочи, которые делают жизнь приятной, – писал он в конце 1941 года. – Все необходимое для продолжения физической жизни ухудшилось, а в некоторых случаях упало ниже приемлемого для людей уровня». Журналист цитировал жену одного из знакомых ему рабочих: «Ради чего теперь нам стоит жить?»
[876]
