Заболотный скривился и отвел от него взгляд. Мышляев не обратил на приятеля внимания, целиком уйдя в изучение купюры. Через некоторое время он вынул из портмоне настоящую стодолларовую бумажку, положил ее рядом с фальшивкой и принялся скрупулезно сравнивать обе купюры, поочередно разглядывая их через лупу. Не переставая жевать и сопеть, Гаркун ухмыльнулся: он был уверен в себе на все сто процентов.
– Давай-давай, – чавкая, обронил он, – нюхай.
Высказывай свои претензии, если сумеешь их сформулировать.
– Ну что тебе сказать, – проговорил Мышляев, откладывая лупу. – При детальном обследовании твою работу, конечно, расщелкают, но для этого понадобится специализированное оборудование и хорошо обученный персонал.
– При детальном! – презрительно фыркнул Гаркун, поперхнувшись колбасой. – Скажи еще, при микроскопическом. Кто станет этим заниматься в обменнике?
– А я не намерен обирать обменники, – заявил Мышляев. – Надо работать, Гена. Для начала сойдет и это, но только для начала. С деньгами, которые только наполовину деньги, слишком много беготни.
Мне нужен верняк, ясно?
– Верняк нужен всем, – авторитетно заявил Гаркун, – а имеют его единицы. Не дребезжи, отец, все будет путем.
– М-да? – рассеянно проронил Мышляев, заталкивая фальшивую купюру в банковскую машинку. Потом он заметил, что провод машинки не подключен к сети, и хлопнул себя по лбу. – Мосье Заболотный, если вас не затруднит, вставьте, пожалуйста, вот эту вилку во-о-он в ту розетку!
Заболотный перестал улыбаться и с видом крайнего одолжения воткнул вилку в электрическую розетку у себя за спиной. Мышляев ткнул пальцем в кнопку, и на панели машинки немедленно вспыхнул красный огонек.
– Эт-то что такое? – грозно спросил Мышляев.
– Это тюрьма, отец, – любезно пояснил Гаркун. – Это счастье на века. Века нам не протянуть, но пожизненная баланда нам, можно сказать, гарантирована. Это в том случае, если кто-то из нас сунется с такой вот денежкой в обменный пункт.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Заболотный. Он был красен, уши его неприлично пламенели, как у старшеклассника, которого застукали за мастурбацией в школьном туалете, и жестокий Гаркун не удержался от злорадной улыбки. – Наверное, машинка неисправна, – промямлил химик.
– Да?
В вопросе Мышляева сквозила холодная ирония.
Он вынул из машинки фальшивую купюру, небрежно отшвырнул ее в сторону и заложил в приемную щель настоящую банкноту. На сей раз загоревшийся на корпусе машинки огонек был зеленым.
– Вуаля, – сказал Мышляев. – Или вы хотите убедить меня, что аппарат все-таки неисправен, и ваша купюра даже более настоящая, чем та, которую я сегодня утром получил в банке?
– Банк в наше время тоже не гарантия, – попытался сгладить неловкость Гаркун.
Мышляев даже не повернул головы на его голос.
Он продолжал сверлить Заболотного холодным неприязненным взглядом, и наблюдавший за этой сценой со стороны Гаркун впервые понял, что его старинный приятель Паша Мышляев может при желании быть страшным – очень страшным, если уж говорить начистоту.
– Ну, так как же, Заболотный? – металлическим голосом спросил Мышляев. – Как я должен это понимать? Вы что, хотите упрятать нас всех за проволоку? Воля ваша, но учтите, что вам – лично вам! – до суда не дожить. Удавлю вот этими руками. Лично.
Для убедительности он показал Заболотному свои руки – мощные, поросшие редким рыжеватым волосом. В бункере повисла тягостная пауза, которую нарушил Гаркун. Он схватил себя обеими руками за горло, страшно выкатил глаза и захрипел, как удавленник. Недоеденный кусок колбасы свешивался из его рта, как язык повешенного.
– Да пошел ты на хер! – проревел окончательно вышедший из себя Мышляев. – Клоун хренов!
Весельчак из кунсткамеры! А ты подумал, что было бы, если бы я не догадался машинку из города прихватить?
– Подумал, – процедил Гаркун, откладывая в сторону колбасу. Слово «кунсткамера» полоснуло его, как опасная бритва, прямо по глазам, и теперь он почти ничего не видел перед собой, кроме каких-то сияющих фосфорическим светом неопределенных пятен. Голос его сделался скрипучим от ярости. – Я подумал, что неплохо бы тебе заткнуться и перестать корчить из себя босса. Кузнец-то уехал. Остались только свои, так что ты зря стараешься. Не стоит так пыжиться, отец.
– Ты меня еще поучи, – остывая, проворчал Мышляев. – Учить все горазды, а как дойдет до дела – глядишь, а огонек-то красный! Полгода уже ковыряетесь, а толку до сих пор никакого. Полгода козе под хвост!
– Тут я с тобой согласен, – сказал Гаркун. Перед глазами у него мало-помалу прояснилось, и он осторожно перевел дух. «Нельзя нервничать, – подумал он. – Сердце мое ни к черту. Раз уж уродился таким хилым да немощным, надо беречь себя и брать не глоткой, а умом или, в крайнем случае, хитростью. Но „кунсткамеру“ я тебе припомню. Я ее тебе в горло вобью до самых кишок вместе с зубами и с языком твоим поганым…» – Времени жалко, и работы, и денег потраченных… Черт, я ведь этих бумажек тысяч на сорок нашлепал. Козел ты, отец, – обратился он к Заболотному. – Вот что прикажешь теперь с этой макулатурой делать?
– Сколько, сколько ты нашлепал? – не поверил своим ушам Мышляев. – Сорок тысяч? Ты что, совсем обалдел?
– Угу, – сказал Гаркун, снова хватая со стола колбасу. – Вот именно, обалдел. От радости. Этот верблюд, – он ткнул обгрызенной колбасой в сторону Заболотного, – сказал мне, что бумага и краски в полном ажуре. А я, дурак, поверил. Слушай, давай мы его утопим в нужнике и скажем, что так и было!
Или замуруем в стене. У Кузнеца еще есть мешков пять цемента. Песок и вода не проблема, лопату найдем… А?
Мышляев протяжно вздохнул. Заболотный разлепил запекшиеся губы и слегка дрожащим от унижения и сдерживаемой злости голосом произнес:
– Надеюсь, это шутка?
Мышляев открыл рот, чтобы ответить, но Гаркун остановил его нетерпеливым движением руки и так резко повернулся к Заболотному, что тот от неожиданности отпрянул и прижался лопатками к холодной стене.
– Шутка?! – свистящим яростным шепотом переспросил Гаркун. – Ты взрослый человек, кандидат технических наук, и ты до сих пор не понял, что в таких делах, как наше, шуток просто не бывает? Не смеши меня! Эта шутка могла обойтись каждому из нас лет в двадцать строгого режима. Мне столько не протянуть, поэтому шутить я с тобой не собираюсь.
Ни с тобой, ни с кем бы то ни было, понял?
Он откинулся назад и разом отхватил от зажатого в руке огрызка колбасы здоровенный кусок.
– Ну, что ты пялишься на меня, как вяленый лещ на кружку с пивом? – невнятно спросил он, соря вылетающими из набитого рта крошками. – Скажи что-нибудь. Изреки, так сказать, с высот своей ученой степени.
