Тем не менее, он как радушный хозяин поднялся вслед за Мышляевым в холодный ангар, проводил его до самой машины и даже помахал рукой вслед удаляющимся габаритным огням. И лишь когда машина скрылась за поворотом, до Кузнеца окончательно дошло, что денег он не получил и не получит, а значит, обещание, данное им Коровину, было и теперь навеки останется пустым звуком. Это было первое обещание, которое Кузнец нарушил в своей жизни, и он ощущал себя так, как, наверное, должна ощущать себя чопорная старая дева, обнаружившая, что забеременела, не зная, от кого, где, как, и, главное, не получившая от самого процесса ни малейшего удовольствия.
Ежась на ночном морозце и пряча руки в карманах замасленного рабочего комбинезона, Кузнец семенящей рысью перебежал заросший ломким бурьяном двор, юркнул в дверь ангара и запер ее за собой.
По нужде он уже сходил, а единственный, кроме него, обитатель подвала – Гена Гаркун – спал тяжелым сном мертвецки пьяного человека на том самом топчане, который в течение многих лет служил Кузнецу постелью.
Спустившись в подвал, он немного постоял над спящим. Гаркун тяжело, с присвистом храпел, распространяя вокруг себя волны кислого алкогольного перегара. Его костлявое лицо было небритым, серым и каким-то очень несчастным. Растрепанный томик О. Генри валялся на столе в луже огуречного рассола рядом с основательно выпитой литровой бутылкой водки. Кузнец осторожно поднял книгу, тщательно вытер о штанину разлохмаченный переплет и вдруг, повинуясь безотчетному желанию отключиться от всех проблем, налил себе полный стакан водки.
Гаркун храпел. Будить его было жалко. Кроме того, у Кузнеца имелись определенные сомнения по поводу возможности растолкать этого несчастного пьянчугу. «Пусть спит», – решил Кузнец. Он выпил водку, занюхал корочкой хлеба, бросил корочку в рот и, жуя на ходу, отправился в мастерскую Гаркуна, где у того стояла застеленная драным ватным одеялом раскладушка. В дверях он остановился, чтобы выключить свет, и в последний раз оглянулся на топчан.
Гаркун спал, почти целиком скрытый замусоренным столом. Кузнецу были видны лишь его здоровенные, как у баскетболиста, ступни в грязных вязаных носках с огромной дырой на правой пятке. Ступни были смешно скрещены – носки вместе, пятки врозь.
Кузнец тяжело вздохнул от жалости ко всему белому свету и щелкнул выключателем.
Узкий бетонный каземат, служивший Гаркуну рабочим местом и временным жилищем, освещался слабенькой лампочкой-"сороковкой". Ее жиденького серовато-желтого света хватало для этой крысиной норы. В углу на прочном стальном верстаке стояла собранная Кузнецом настольная полиграфическая машина для печатания открыток. Кузнец бросил на нее лишь беглый взгляд и сразу же отвернулся: агрегаты собственной конструкции интересовали его лишь до тех пор, пока находились в процессе сборки и испытаний. Теперь он отлично видел некоторые упущения в конструкции своего типографского станка, которых можно было легко избежать, будь у него время как следует подумать. В мозгу у него немедленно зашевелилась парочка свежих идей, но он прогнал их прочь: для того, чтобы претворить эти идеи в жизнь, станок нужно было разобрать до последнего винтика, а еще лучше – собрать новый. Перебьются, с внезапным раздражением подумал Кузнец. Зачем им два станка?
Пусть для начала за один заплатят…
Кузнец огляделся. На краю верстака рядом с полиграфической машиной стояла захватанная жирными пальцами пустая пивная бутылка. Одеяло на раскладушке было сбито в неприятный мятый ком, поверх которого валялись задубевшие от пота и грязи носки. Увидев эти носки, Кузнец сразу понял, чем так воняет в комнате.
Кузнец решительно подошел к раскладушке и наклонился, чтобы устранить источник запаха. Когда он уперся голенью в алюминиевый каркас раскладушки, носок его кирзового сапога зацепился за что-то под кроватью. Помянув великовозрастную свинью, Кузнец наклонился еще ниже и заглянул под раскладушку с твердым намерением навести в этом хлеву порядок, а завтра, буквально с утра, как следует вправить Гаркуну мозги. Пусть свинячит у себя дома, если ему так хочется…
Под раскладушкой стояла картонная коробка из-под обуви. Крышки на ней не было, и Кузнец резонно решил, что друг Гена устроил себе здесь персональную помойку, сбрасывая в коробку окурки, огрызки, подсолнечную шелуху и прочую дрянь. Он словно наяву увидел Гаркуна, который, лежа на кровати, курил, жрал моченые яблоки и лузгал семечки одновременно.
Подцепив картонку согнутым пальцем за край, Кузнец выволок ее из-под кровати и остолбенел.
Внутри лежали доллары – целая куча. Новенькие сотенные бумажки валялись в полном беспорядке, как мусор, некоторые были смяты небрежной рукой.
На глаз в этом бумажном сугробе было где-то от тридцати до пятидесяти тысяч.
Кузнец тяжело опустился на раскладушку, заставив старые пружины протяжно застонать, и поставил коробку с деньгами на колени. Он был полон недоумения, готового перерасти в обиду. Как же так?! Десять минут назад ему ясно дали понять, что денег нет и не предвидится. А это в таком случае что – открытки к Рождеству?
Он даже не подозревал, насколько был близок к истине в этот момент. Возможно, последующие события сложились бы совсем по-другому, если бы не мама Кузнеца, Александра Филипповна, которая умерла, когда ее сыну только-только стукнуло двадцать. Именно она когда-то, не жалея времени и сил, вдалбливала в его голову вычитанную у кого-то из русских классиков самоубийственную идею: лучше тысячу раз ошибиться, приняв отпетого негодяя за хорошего человека, чем обидеть ближнего несправедливым подозрением, грубым словом, назойливостью или, напротив, недостаточной предупредительностью. По какой-то странной игре природы или обстоятельств этот в высшей степени бесполезный урок стал одним из немногих, накрепко усвоенных Кузнецом из ее уст.
Именно благодаря Александре Филипповне Кузнецу даже на мгновение не пришло в голову, чем на самом деле занимаются его «коллеги», хотя буквально полчаса назад Мышляев намекнул ему об этом.
Кузнец опустил руку в коробку и бесцельно пошелестел купюрами. Как же так? Неужели Мышляев не знал об этих деньгах, когда клялся, что за душой у него ни копейки? Если так, то это деньги Гаркуна.
Но Кузнец слишком хорошо знал друга Гену, чтобы хоть на мгновение поверить в наличие у него такой суммы. «Интеллигент» Заболотный всех презирал и никому не верил. С какой радости он стал бы прятать свои сбережения под кроватью у Гаркуна, да еще и в открытой коробке?
Михаил Ульянович Шубин, которого большинство его знакомых в лицо и за глаза называли просто Кузнецом, тяжело вздохнул. По всему выходило, что его «коллеги» что-то скрывали от него. Возможно, они просто берегли его от лишних волнений, связанных с теневыми сторонами даже самого легального бизнеса, но Кузнец все равно чувствовал себя несправедливо обойденным, а проще говоря, обиженным. Как же так? – в который уже раз мысленно спросил он.
Что я им, дитя неразумное? За кого они меня держат? Поют, что денег нет, а у самих коробки с долларами под кроватями валяются… А ведь я свое просил, заработанное! Отдать рабочему человеку его кровные – это ж святое дело, что у нас, что в этой ихней Америке.
