Коровин горько усмехнулся, прихлебывая остывший чай. К чему обманывать себя? От него, Андрея Витальевича Коровина, давно ничего не зависит – все идет само по себе, катится под гору, как потерявший управление тяжелый грузовик без водителя, давя и ломая все на своем пути. Если бы хоть что-то в этой трижды проклятой жизни зависело от него, то разве Валентина умерла бы такой страшной смертью? Разве ее убийца продолжал бы с довольной миной разъезжать по городу на своем дорогом спортивном автомобиле и по-прежнему свысока поплевывать на честных людей? Все-таки Миша Шубин, дай Бог ему здоровья, наивный человек. Он все еще верит в какую-то высшую справедливость: мол, отольются кошке мышкины слезки… Ох, не отольются! Чем больше погибнет в кошачьих когтях безобидных мышек, тем жирнее и самодовольнее становится кошка.
Ведь мышки такие вкусные и совершенно не умеют постоять за себя!
Вот именно, сказал он себе. Не умеют. А я умею?
Хорошо скрипеть зубами и тешить себя планами мести, когда точно знаешь, что осуществить эти планы ты не можешь в силу объективных причин. Это Россия – страна мечтателей и бездельников. Потому нами и помыкают все, кому не лень – мерзавцы, хамы, воры, бандиты… А теперь денежки – вот они.
Помнится, кто-то грозился, что купит винтовку с оптическим прицелом и вышибет этому Моряку его вонючие мозги. Ну, так вперед!
О том, что хорошая снайперская винтовка стоит около пяти тысяч долларов, Коровин узнал из газет.
В той же газете было написано, что приобрести оружие в Москве, как и в любом другом городе России, – раз плюнуть. Коровин, душа которого в последние три месяца представляла собой сплошную открытую рану, слепо принял на веру это утверждение и убедил себя в том, что сможет самостоятельно рассчитаться с Моряком. Теперь, когда последнее препятствие на пути к поставленной цели было неожиданно устранено сердобольным Кузнецом, Коровин впервые серьезно задумался о том, где и как он намерен купить винтовку. Такие вещи не продаются в хозяйственных магазинах. Более того, оружие такого типа вряд ли удастся купить далее в специализированном охотничьем магазине. И потом, нужна какая-то лицензия, что ли…
Оставался черный рынок. Но как на него попасть?
Черный рынок – это вовсе не какая-то определенная площадь или здание, выкрашенное в черный цвет.
Нельзя сесть в такси и попросить водителя: «Отвезите меня, пожалуйста, на черный рынок». У черного рынка нет географических координат и дверей со стеклянными табличками: «Оружие», «Наркотики», «Валюта»… Черный рынок – это заброшенная в бурлящее море большого города сеть, настолько тонкая, что разглядеть ее невооруженным глазом практически невозможно.
"Отлично, – мысленно сказал себе Коровин, и в этом замечании слышался сарказм – горький, как полынь, и ядовитый, как яд гадюки. – Просто превосходно! Вот и готово очередное непреодолимое препятствие. Можно спокойно пропить эти пять тысяч, тем более, что Миша, как человек необразованный, но глубоко интеллигентный, никогда не напомнит мне о долге. Пять тысяч долларов – это очень много водки.
Можно будет напиваться каждый день и плакаться каждому встречному и поперечному, жалуясь на жестокую судьбу, проклятых «новых русских» и продажных ментов, а потом тихо и спокойно умереть от цирроза. Есть только два пути: этот и другой – гораздо менее приятный и гораздо более опасный и трудный.
Если бы я мог посоветоваться с Валентиной, то она наверняка сказала бы, что лучше умереть от водки (что само по себе тоже отвратительно), чем хотя бы на мгновение уподобиться этому Моряку и ему подобным тварям. Но она ничего не может посоветовать, и виноват в этом Моряк. А раз виноват, значит, должен быть наказан. Закон не хочет его наказывать – значит, этим придется заняться мне.
Нас просто обманули, понял он. Нас с детства приучили передоверять самые интимные наши дела – любовь, семейные ссоры, заботы о том, как прокормить семью, свое здоровье и даже месть – государству, которое справляется со всем этим спустя рукава, из рук вон плохо. А мы по укоренившейся привычке продолжаем оглядываться на этого издыхающего от несварения желудка монстра, ожидая от него подсказки, защиты и помощи. А монстру на нас наплевать – у него свои заботы, усугубляемые маразмом и многочисленными болячками.
Коровин закурил и подумал, что нужно на что-то решаться. Распродавая свое имущество и пытаясь одолжить у Кузнеца деньги, он даже не предполагал, что ему придется принимать какие-то решения. Ему казалось, что решение принято давным-давно и осталось только претворить его в жизнь, последовательно, одну за другой, принимая заранее продуманные меры. Теперь же вдруг выяснилось, что никакие меры не продуманы, и решения как такового нет, а есть только клубящийся серый хаос: с одной стороны, «не убий», а с другой – «око за око».
Он был стеснительным человеком и просто не мог себе представить, как придет, скажем, на базар и начнет приставать к торговцам с расспросами: простите, вы не подскажете, где я могу приобрести винтовку с хорошим боем? Только, умоляю вас, это строго между нами… Да первый же торгаш, к которому он обратится, немедленно сдаст его ближайшему омоновцу и будет прав!
Коровин почувствовал, что остатки его решимости тают, как кусок рафинада в стакане с крутым кипятком. Тогда он закрыл глаза, закусил зубами изжеванный фильтр сигареты, прислонился спиной к подоконнику и представил себе Валентину Александровну – как она суетится у плиты в своем стареньком ситцевом халатике и шлепанцах с вытертой меховой опушкой. Волосы у нее собраны в аккуратный узел на затылке, а пухлые, но все еще очень красивые руки так и мелькают над плитой – шинкуют, помешивают, подсыпают, поднимают и опускают крышки кастрюль, откуда вырывается ароматный пар… Он вспомнил, как лежал в тот день на диване с компрессом на горле, по грудь укрытый клетчатым пледом и с градусником под мышкой – слегка недомогающий, но окруженный заботой и, в общем-то, очень довольный своим положением больного. А потом был звонок из больницы, а потом, потом…
«Время – большая сволочь, – подумал Коровин. – Оно лечит наши раны, не спрашивая, нужно ли нам это. Этой ране не затянуться. Если дать ей зарасти сейчас, даже не попытавшись хоть что-нибудь сделать, то до конца жизни не сможешь смотреться в зеркало, потому что там будет отражаться маленькая, тихая, трусливая мразь… И самое страшное, что даже к этому можно привыкнуть».
В носу у него внезапно защипало, а глаза сделались горячими и влажными. Коровин скривился, пытаясь удержать непрошеные слезы, и это ему удалось. Он шмыгнул носом, поправил на переносице очки с мощными линзами, раздавил окурок в жестяной пепельнице и решительно поднялся.
* * *
Выходя из дома, он как-то забыл, что на улице не август и даже не октябрь, и у него сразу же начали мерзнуть уши и голые кисти рук. Он поднял воротник своей старенькой матерчатой куртки и спрятал озябшие кулаки в карманы, но режущий ледяной ветер все равно донимал его, ероша на голове остатки изрядно поредевшей шевелюры.
Троллейбус оказался битком набит раздраженными людьми в сырой тяжелой одежде. Коровин боком втиснулся в эту тесную, воняющую мокрым сукном сырость и повис на поручне, поминутно проверяя лежавший во внутреннем кармане куртки газетный сверток. За мутным от уличной грязи стеклом рывками проплывали знакомые до отвращения улицы. Андрей Витальевич любил свой город, но после смерти жены толкотня московских улиц и непрерывное мельтешение чужих равнодушных лиц не вызывали у него ничего, кроме головной боли и тошноты.
