И он оказался прав. Мышляев действительно вернулся – отдохнувший, разжиревший, но при этом какой-то очень уж нервный. Он привез с собой Гаркуна и Заболотного. Гаркун выглядел, в общем, как всегда, а вот Заболотному было не по себе. Он все время дергался и оглядывался через плечо, словно боялся привидений. Склонный к скоропалительным выводам и простейшим решениям Леха объяснил такое странное поведение тем, что этот химик нанюхался какой-то своей химии и теперь ловит глюки.
Это предположение возродило в Лехиной душе старые подозрения: может быть, Мышляев со своей бандой все-таки гонит наркотики?
Так или иначе, пошастав с полчаса по усадьбе и убедившись, что ничего не пропало, Мышляев вынес Лехе устную благодарность за образцовую службу, дал денег и лично подбросил до города на своих разболтанных ржавых «жигулях». Леха весь вечер собирался спросить у него, куда все-таки подевался Кузнец, но вопрос казался неуместным, а потом Леха как-то и вовсе о нем позабыл, довольный тем, что его бессменная вахта наконец-то закончилась.
Итак, Леха-Лоха вернулся домой под вечер и первым делом полез в горячую ванну. Отмокая в душистой пене, он курил купленную по дороге кубинскую сигару и потягивал приобретенный в том же магазине скотч.
Виски он, ясное дело, разбавлять не стал, а манеру портить хорошую выпивку, набивая стакан льдом, Леха считал извращением. Перед тем как залечь в ванну, Леха установил на крышке стиральной машины портативный магнитофон и теперь, помимо хорошего табака и отменной выпивки, наслаждался еще и песнями «для братвы», которых не слышал целую неделю и по которым основательно соскучился.
Тихую музыку Леха не понимал в принципе. Если уж Леха Лопатин включал магнитофон, то регулятор громкости всегда бывал у него вывернут вправо до упора независимо от мощности динамиков. Своих музыкальных пристрастий Леха не стеснялся, так что все его соседи имели отличную возможность слушать блатные песни вместе с ним. Леха Лопатин всегда и все делал, что называется, до упора: спал до полудня, проигрывался до нитки, давил на газ до пола, дрался до беспамятства и пил до полной потери человеческого облика, считая все это признаками истинно русской широты натуры. Он относился к той категории людей, которые должны совершить чрезвычайно крупную ошибку, причем не один раз, чтобы хоть чему-нибудь научиться.
Звонка в дверь Леха не слышал. Возможно, в дверь вообще не звонили, но если звонок и был, то его полностью заглушил хрипловатый баритон исполнителя блатных песен, от которого, казалось, мерно вибрировали железобетонные стены ванной. Этот же проникновенный в самом прямом смысле слова баритон помешал Лехе услышать грохот выбитой мощным ударом двери. Впрочем, в течение следующего часа Леха был так занят, что даже не удосужился посмотреть, была дверь его жилища грубо выломана или вскрыта каким-либо иным, более интеллигентным способом.
Так или иначе, когда Леха в очередной раз затянулся сигарой и, выпуская дым через ноздри двумя тонкими струйками, поднес к губам стакан со скотчем, дверь ванной ни с того ни с сего начала открываться. Со зрением у Лехи был полный порядок. Он сразу увидел, как поворачивается дверная ручка, и с несвойственной ему сообразительностью смекнул, что никаким полтергейстом тут не пахнет. Это был вульгарный взлом. Лехино тело содрогнулось от адреналинового взрыва в крови, под языком появился неприятный железистый привкус, а руки и ноги сделались легкими, словно их накачали водородом. Конечности вдруг словно обрели самостоятельность: руки до смерти хотели расталкивать и отбиваться, а ноги – улепетывать. Леха слепо зашарил вокруг себя в поисках какого-нибудь оружия, но под руку, как на грех, не подворачивалось ничего смертоноснее душевой насадки. Дымящаяся сигара выпала из шарящих пальцев, коротко зашипела и утонула в густой мыльной пене. Леха попытался вскочить, но поскользнулся и с громким плеском опустился на место, окатив брызгами стены и пол.
Дверь ванной, наконец, распахнулась, явив пораженному взгляду Лехи-Лохи тесную группу дорого и со вкусом одетых людей. Поначалу ему почудилось, что в прихожей толпится не менее полусотни незваных гостей, но когда он взял себя в руки, оказалось, что их там всего четверо. Зато что это были за люди! Узнав стоявшего впереди всех небезызвестного Серегу Барабана, Леха понял, что основательно влип, хотя и не понимал, чем вызван этот в высшей степени недружественный визит.
Окинув торчащую из мыльной пены растерянную физиономию Лехи Лопатина холодным, ничего не выражающим взглядом, Серега Барабан молча отступил в сторону, пропуская вперед своих подручных. Стоявший на стиральной машине магнитофон продолжал хрипло орать. Барабан не глядя протянул руку, нашел регулятор громкости и приглушил музыку. После этого он взял с полочки откупоренную бутылку скотча, внимательно изучил этикетку, одобрительно хмыкнул и сделал аккуратный глоток из горлышка.
– Ну что, козел, – небрежно обронил он, глядя мимо Лехи, – поговорим?
– Поговорить – не вопрос, – слегка дрожащим голосом откликнулся из ванны Леха. – С умным человеком побазарить приятно. Только я не всосал, о чем базар.
Конец его фразы утонул в судорожном бульканье, потому что один из вошедших вместе с Барабаном мордоворотов вдруг без предупреждения положил Лехе на макушку огромную, как лопата, ладонь и сильно надавил, заставив Лопатина погрузиться с головой. Леха замолотил руками и ногами, пытаясь всплыть за глотком воздуха, но чужая рука держала крепко. Лехе стоило огромного труда не заорать прямо под водой, но он сдержался: у него было сильное подозрение, что, если он захлебнется, эти ребята не станут его откачивать.
Потом лежавшая на Лехиной макушке ладонь сжалась в кулак, собрав в горсть его волосы, и выдернула наполовину захлебнувшегося Леху на поверхность, как морковку из рыхлой земли. Леха с громким всхлипом втянул в себя воздух и мучительно закашлялся, давясь и брызгая во все стороны мыльной водой. На щеке у него темнел разбухший табачный лист, по лицу стекали пенные струи.
– Спрашивать буду я, – спокойно сказал Барабан, когда Леха, наконец, прокашлялся. – А ты, мудило гороховое, будешь отвечать – коротко и ясно, без гнилого базара. Чем ты думал, падло, когда Пистона в ментовку сдал? Ты головой думал или тузом своим дырявым?
– Я?! – возмутился Леха и немедленно погрузился с головой. На сей раз его продержали под водой еще дольше. Он уже начал прощаться с жизнью, когда почувствовал, что снова может дышать. – Сергей… – давясь, задыхаясь и кашляя, простонал он. – Сергей Иваныч, за что? Не сдавал я никого, гадом буду! Мамой клянусь, не сдавал! Чтобы я – в ментовку?! Подставили меня, Сергей Иваныч, клянусь, подставили!
Серега Барабан с сомнением посмотрел на него, еще раз отхлебнул из бутылки и кивнул своему мордовороту. Заранее морщась и отворачивая лицо от брызг, тот снова обмакнул Леху в ванну.
– Во имя отца, и сына, и святого духа, – задумчиво сказал Барабан, поигрывая бутылкой. – Ладно, Матвей, доставай, а то как бы этот говноед и вправду не захлебнулся.
– Хрен его не возьмет, – презрительно заметил широкий, как трехстворчатый шкаф, Матвей, но Леху все-таки выудил.
