С усилием выбросив Нинку из головы, Паук отпер дверцу «лендровера» и плюхнулся на скрипучее сиденье. Дверца захлопнулась за ним с привычным лязгом. Первым делом он воткнул ключ в замок зажигания, после чего сразу же полез в портсигар и с удовольствием закурил – у Нинки было как-то не до того. Он уже собирался повернуть ключ и поехать, наконец, домой, когда позади предательски скрипнули старые пружины. Рука Паука метнулась вперед – туда, где под приборной панелью был спрятан полицейский револьвер тридцать восьмого калибра, – но тут же бессильно повисла: он понял, что не успеет.
– Тихо, тихо, – произнес негромкий голос на заднем сиденье. – Даже и не мечтай.
– Фу ты, черт, – с облегчением сказал Паук. – Обалдел, что ли? Напугал до полусмерти!
– А что это ты такой пугливый? – насмешливо спросил голос с заднего сиденья. – Совесть, что ли, нечиста?
– Ведь недаром сторонится милицейского поста и милиции боится тот, чья совесть нечиста! – с огромным удовольствием процитировал Паук. Голос его при этом звучал преувеличенно бодро и радостно, потому что на самом деле ни бодрости, ни, тем более, радости по поводу этого внезапного визита Паук не ощущал. Ощущал же он, наоборот, растущую тревогу, почти страх. Человеку, который сидел на заднем сиденье его «лендровера», было нечего здесь делать.
Зачем он пришел? Как сумел отыскать? Как, в конце концов, пробрался в машину? Вопросов было много, но Паук решил пока не задавать их до тех пор, пока ситуация не начнет проясняться.
Он еще не успел произнести знаменитую цитату до конца, когда заднее сиденье снова скрипнуло – резко, протестующе. Фокус был старый, но Паук менее всего ожидал подобных действий от того, кто сидел позади. Болван, мысленно сказал он себе, чувствуя, как на горле стремительно и безжалостно стягивается петля удавки. Не ожидал он! Это же убийца, профессионал! Универсал, если угодно. Может замочить из винтовки с лазерным прицелом, а может и задушить шнурком от ботинка.
– Ты что? – из последних сил пытаясь протолкнуть пальцы между собственной шеей и удавкой, прохрипел он. Пальцы не пролезали – мешали перчатки, да и удавка уже довольно глубоко врезалась в шею. – За что?..
– Руки убери, – процедил голос над его правым ухом. Теперь в этом голосе почти не осталось знакомых ноток, и Паук испугался: а вдруг он обознался, и на заднем сиденье угнездился совершенно посторонний маньяк? – Убери руки, удавлю! – повторил голос, и Паук послушно опустил руки, тем более, что сил для борьбы у него уже почти не осталось. Все силы уходили на то, чтобы втягивать воздух сквозь пережатое удавкой дыхательное горло.
Давление на гортань немного ослабло, и Паук с хлюпающим звуком глотнул воздуха. Он покосился на зеркало заднего вида, пытаясь понять, кто же все-таки решил поиграть с ним в эту странную игру, но ближайший фонарь горел довольно далеко, и в зеркале маячил лишь темный силуэт головы, которая могла принадлежать кому угодно.
Впрочем, обладатель этого анонимного силуэта, похоже, вовсе не стремился сохранить инкогнито.
– У меня есть к тебе пару вопросов, – сказал он нормальным голосом, и Паук удивился: как он мог принять этого парня за кого-то другого? На заднем сиденье был Абзац, теперь в этом не осталось сомнений.
– Дурацкая манера задавать вопросы, – осторожно сказал Паук.
– А мне кажется, что лучшей манеры не придумаешь, – возразил Абзац. – Лучше шнурка от ботинка может быть только рояльная струна, а лучше рояльной струны – только включенный утюг. Это превосходно развязывает языки.
– Но не гарантирует правдивости полученных сведений, – напомнил Паук. – Слушай, тебе не надоело? Что за балаган? Ты что, телевизора насмотрелся?
Вместо ответа Абзац потуже затянул удавку.
Хрипя и молотя руками по сиденью, Паук со странной отрешенностью подумал, что такая звериная жестокость мало похожа на обычный стиль поведения Абзаца. Киллера либо достали, либо он действительно сошел с нарезки… Последнее предположение заставило Паука испугаться по-настоящему, поскольку полностью исключало даже намек на надежду.
– Я предупреждал тебя, Паучилло, – сказал Абзац, продолжая пережимать глотку торговца оружием, вынутым из собственного ботинка шнурком, – не надо со мной шутить. Твоя последняя шутка получилась не только глупой, но и очень опасной. Ты что же, всерьез рассчитывал, что я дам себя арестовать?
Паук почувствовал, что начинает терять сознание, и застучал правой ладонью по ободу рулевого колеса, требуя слова. Удавка снова ослабла, но прошло не менее двадцати секунд, прежде чем Паук смог заговорить.
– Идиот, – продолжая кашлять и судорожно втягивать в себя воздух, просипел он. – Ублюдок, бешеный пес… Разве мама тебя не учила, что прежде, чем удавить своего знакомого, с ним нужно, как минимум, поговорить?
– Моя мама была музейным работником, – ответил Абзац, – и слабо разбиралась в подобных тонкостях. И потом, чем ты недоволен? Мы беседуем. Я тебя внимательно слушаю, говори.
– А, чтоб ты сдох! – прохрипел Паук. – Что говорить? Чего ты привязался, психический?
– Ты хочешь сказать, что не знаешь этого? – с насмешливым удивлением спросил Абзац. – С твоей точки зрения все в порядке? Ты ничего мне не должен и ни в чем передо мной не провинился, так?
– Не может быть! – сипло выдохнул Паук. – Только не говори, что пришел отобрать у меня те сто баксов, которые сам дал мне в качестве комиссионных. Все равно не поверю. А может, ты узнал, что Моряк на самом деле был твоим родным, потерянным в раннем детстве, но горячо любимым братом?
Паук чувствовал, что танцует рок-н-ролл на краю бездонной пропасти, но это было как раз то, чем он занимался всю свою сознательную жизнь. На заре туманной юности, раскапывая саперной лопаткой разрушенные артиллерийским огнем блиндажи времен второй мировой, он всякий раз рисковал быть разорванным на куски каким-нибудь ржавым снарядом; немного позднее, сделав из своего увлечения прибыльную профессию, он окончательно породнился со смертельным риском, по сравнению с которым его головоломные гонки по бездорожью были просто детской забавой. Ситуация, в которой он оказался сейчас, была результатом какого-то недоразумения, но он не собирался просить пощады, разводить руками и оправдываться. Чему быть, того не миновать.
Абзац был ему симпатичен, но Паук знал, что попытается убить свихнувшегося киллера, если договориться с ним не удастся. Только бы успеть дотянуться до пистолета…
– Слушай, – сказал Абзац, – у меня нет ни времени, ни желания шутить. Ты меня подставил.
Теперь ты вне закона – по крайней мере, для меня.
Если эта история станет известна среди твоих знакомых, ты станешь вне закона и для них, потому что такие вещи не прощают. Не понимаю, на что ты рассчитывал. Неужели цена моей крови была так велика?
– Ты много говоришь, – просипел Паук, – и слишком сильно стягиваешь удавку. От этого у меня шумит в ушах, и я никак не могу взять в толк, о чем ты мне долдонишь. Ты мне не веришь, это ясно. Но сделай на минутку вид, что поверил, будто я тебя не понимаю, и объясни толком: в чем дело?
