Наденька сидела, конечно, не в морге. Это мне, гражданскому, все здание ее службы чудится одним огромным прозекторским отсеком, а вообще у нее там довольно мило: отдельный чистенький кабинет и цветочки на подоконнике.
— Она отравилась не таблетками… — надев очки и минуты полторы просматривая заключение судмедэксперта, выдала Наденька.
— А чем?
Я отставил чашку с чаем и ждал, что Надя вот-вот скажет что-то очень важное, что позволит в два счета освободить Аленкова.
— Капсулами! — многозначительно, будто это невесть какая важная информация, закончила она и, забыв уже о ксерокопиях, потянулась к коробке с печеньем. Видя мое непонимание, Наденька все же продолжила: — В желудке и пищеводе медик нашел полурастворившийся желатин. Оболочки капсул делают из желатина. Странно, что следователь не сделал из этого выводы.
— Какие выводы? — Наденька — единственный человек в этом мире, перед которым я, не глупый в общем-то мужчина, чувствовал себя дураком. Но она же и единственная, перед кем я этого не стеснялся. — Ну не таблетки она приняла, а капсулы — какая разница?
— Разница в том, что фенобарбитал в капсулах не выпускают — только в таблетках.
— Хочешь сказать, что она отравилась не фенобарбиталом?
Надя закатила глаза:
— Хочу сказать, что она отравилась фенобарбиталом, но так как его выпускают только в таблетках, то твоя Аленкова перед самоубийством растолкла приблизительно восемь пачек фенобарбитала, пересыпала получившийся порошок в капсулы из-под другого лекарства, а все упаковки тщательно уничтожила.
Она замолчала и потянулась за очередным печеньицем. А я с умным видом кивал, боясь выглядеть в глазах Нади еще большим идиотом. Но, поняв, что до разгадки я сам так и не додумаюсь, все же спросил:
— А как ты думаешь, зачем ей такие сложности?
— Ей-то незачем, но если допустить, что это было все же убийство и кому-то понадобилось выставить его самоубийством…
Дальше я уже и сам сообразил: убийце не нужно было дожидаться, когда Аленкова примет фенобарбитал, а потом забирать упаковки. Он заранее — за неделю, может, даже за месяц или два принес в квартиру капсулу с порошком фенобарбитала и подбросил ее во флакон с какими-нибудь другими капсулами — вполне безобидными. А дальше ему оставалось только ждать, что рано или поздно она ее примет!
— Надюша, ты гений! — искренне сказал я, целуя мою любимую женщину в висок.
Оставалось главное — понять, как вновь поступившая информация может помочь моему подзащитному. И тут же я понял, что никак. Аленкову как никому другому удобно было подбросить капсулу с фенобарбиталом, потому как отношения с женой он поддерживал и время от времени в ее квартире бывал. Разве что теперь не имело смысла, был ли он в Петербурге двадцать восьмого августа или не был. На этом я и попытаюсь сыграть, чтобы освободить Гришу хотя бы под подписку о невыезде.
И все-таки зачем Аленков приезжал двадцать восьмого в город? Почему не хочет об этом говорить начистоту даже со мной? Почему так упорно твердит, что виноват в смерти жены? А может, и правда виноват?.. Допустим, Аленкова позвонила ему двадцать восьмого, наговорила гадостей — женщины умеют одной фразой настроение портить. Он взбесился, поехал в Питер, основательно с женой поскандалил, после чего вернулся на свои раскопки, а она наглоталась таблеток…
Я понял, что гадать бесполезно — нужно собрать побольше информации об отношениях четы Аленковых, а помочь мне в этом могли только приближенные к их семье. В подругах Дарьи, по моим данным, числилась лишь Захарова. В надежде, что свидетельница уже вернулась, я поехал на Васильевский остров, где та жила.
Дверь в квартиру Захаровой меня озадачила. Много таких дверей я повидал за время службы в РУВД: держалась она на одной петле, вторая вместе с куском ДСП торчала наружу. С другой стороны крепилась к косяку — тоже вывороченному, но грубо прибитому двумя гвоздями. Квартирку вскрыли, и, похоже, совсем недавно.
Двух парней, куривших у окна между лестничными пролетами, я заметил не сразу и пару секунд их рассматривал. Те в свою очередь смотрели на меня. Это были не бесприютные бомжи: оба замерли и даже, по-моему, не дышали, но стоило мне сделать одно неверное движение, как они оказались бы радом.
Я еще раз скользнул взглядом по двери Захаровой и — вдавил звонок ее соседей.
— Кто там? — настороженно спросил женский голос.
— Полиция! — нагло соврал я и невзначай продемонстрировал парням корочки адвокатского удостоверения, благо, если не приглядываться, они очень похожи на полицейские.
Дверь приоткрылась на длину дверной цепочки, пара огромных глаз за увеличительными стеклами очков внимательно читала надписи в удостоверении, а я оглянулся назад. Только уже не растерянно, а оценивающе, примерно так рассматривал свой контингент Лихачев и его коллеги. Парни так и сверлили меня взглядом, но не двигались.
Дверь захлопнулась и тут же отворилась полностью.
— Заходите, — хозяйка, худенькая старушка, с ненавистью глянула на тех же парней и захлопнула дверь за моей спиной. Потом торопливо повернула все замки, плотно притворила и внутреннюю дверь. Деловито подтолкнула меню в сторону кухни — снова закрыла дверь. Села на табурет и потом только прояснила ситуацию:
— Так ты, сынок, адвокатом, значит, будешь? К Захаровым?
— Да… Их, я понимаю, дома нет?
— Лиля уехала, куда — не знаю, не спрашивай! Тамара Васильевна тоже у подруги живет, но каждый день квартиру навещает…
— Сегодня она уже была? — осторожно спросил я.
Старушка внимательно на меня посмотрела:
— А тебе, сынок, она зачем?
— Мне вообще-то с Лилей поговорить нужно. У нее недавно подруга погибла… А что тут случилось?
— Так ты не знаешь, — недоверчиво оглядела меня старушка, как будто прикидывая, имею ли я отношение к тем двум, на лестнице. — Ну слушай. Меня, сынок, Антонина Николаевна Нестерова зовут. В конце августа это случилось, в пятницу. Уже под утро слышу — звонят к Тамаре Васильевне. Долго звонили. Потом стучать начали. Потом ругаться на всю парадную. Потом слышу: треск — дверь ломают… Я в полицию-то, конечно, уже позвонила, а они все не едут и не едут! В квартиру к Тамаре Васильевне ворвались, разговаривали о чем-то негромко, потом ушли. Полиция только через час приехала, а Лилечка — сама заплаканная, растрепанная — выбежала в парадную: «Уезжайте, — говорит, — сами разберемся». Долго они препирались, потом уехали.
— А кто в дверь ломился? Эти же? — я кивнул в сторону лестничной площадки.
— Они, ироды, они…
— Антонина Николаевна, а Тамара Васильевна не говорила вам, чего от них хотели?
— К Лиле, сынок, приходили. А Тамара Васильевна сама у Лилечки допытаться не смогла.
— А куда Лиля уехала, Антонина Николаевна, вы не знаете?
