— Не знаю, сынок. Да и зачем мне это — и Лиле так спокойнее, и мне.
История, конечно, занятная, только на что она мне? Местонахождение Захаровой я по-прежнему не знаю. Остается только надеяться, что она позвонит сама.
Я поблагодарил хозяйку, оставил визитку и взял обещание перезвонить, если Захаровы появятся:
— Да погоди ты, сынок! — старушка костлявой, но крепкой рукой усадила меня обратно. — На следующий день рано утром приехала к Лиле подруга ее… та, что отравилась потом. Чуть позже мужичонка приехал. В очках, худущий такой. Как же его она называла? Дай бог памяти…
— Гриша? — еле слышно спросил я.
— Гриша, Гриша! — подтвердила хозяйка. — Весь день почти сидели они там втроем. Под вечер только уехали.
Заглянув в календарь, я убедился, что пятница в конце августа приходилась как раз на двадцать седьмое число.
Лиля Захарова казалась мне все более интересной штучкой. Парни-то на лестнице явно бандитской наружности, а у нее с ними дела. Конфиденциальные. Полиции не касающиеся. И следователю дамочка наврала: на дачу она собралась ехать не из-за каких-то переживаний Аленковой, а исключительно спасая свою шкурку. Вот и сейчас она спряталась, а я отчего-то был уверен, что так просто ее не найду, но нужна она мне была еще больше. Лиля могла подтвердить алиби Аленкова, рассказать, что приезжал двадцать восьмого Гриша именно к ней и что уехал он вовсе не с женой. Я даже понял, почему Гриша обо всем этом молчит как партизан: парни эти наверняка запретили Захаровой в полицию обращаться.
А в «Крестах», куда я сразу же поехал прояснить ситуацию, меня ждал сюрприз…
На освобождение Аленкова до суда теперь можно было и не рассчитывать: при задержании, как заявил следователь, он оказал сопротивление, хотя какое, интересно, он мог оказать сопротивление, если тяжелее ручки в жизни ничего в руках-то не держал? Помогать следствию не желает, а сегодня ночью вдобавок чуть не устроил побег из СИЗО. Чуть — это, конечно, громко сказано. Гриша просто вырвался от конвоя, когда его вывели из камеры на очередной допрос, и рванул бежать. Добежал аж до следующей запертой решетки — на том побег и закончился. Но Зайцеву, естественно, сообщили, что обвиняемый задержан при попытке к бегству. И вот теперь сидел передо мной Аленков снова в наручниках — похудевший, осунувшийся, к тому же с разбитой губой и рассеченной бровью. Хорошо, что стрелять не начали, хотя имели полное право.
— Ну и зачем ты устроил этот дурацкий побег? — спросил я.
— Ты не понимаешь, мне нужно выйти отсюда… — Аленков жалостливо посмотрел на меня. — Ненадолго… На сутки хотя бы. Дай закурить?
Я выложил на стол пачку. Гриша жадно вытащил сигарету и неловко покрутил ее пальцами. Курил он, видно, нечасто. Неуклюже чиркнул зажигалкой.
— Зачем? — спросил я. — Из-за Лили?
Он прямо на глазах осунулся еще больше.
— Так ты все знаешь? А они? — он, вероятно, имел в виду правоохранительные органы.
— Пока нет. Но узнают, конечно. Где Захарова прячется?
Гриша вытаращил на меня глаза:
— Так она все-таки уехала?! — кажется, он обрадовался. — Молодец девочка… Я думал, она меня не послушает.
Гриша сморщился от вкуса сигареты и смял ее в упаковке из-под маргарина, служившей пепельницей.
— Ты что, не понимаешь — она единственная, кто подтвердит твое алиби! — вкрадчиво объяснил я.
Аленков же безразлично пожал плечами, будто над этим не стоило и раздумывать.
— Кто ее ищет? Чего хотят? — я попытался подойти с другой стороны.
— Ее хотят убить, — просто ответил Гриша. — Я сам толком ничего не знаю, она не рассказывала — боится. Я знаю только, что люди они страшные и что они ей угрожают. Самое верное решение для нее — уехать. А я и здесь могу посидеть, — Гриша дотронулся до ссадины на брови, — здесь не так уж и плохо…
— Как с сокамерниками отношения?
— Нормальные мужики… Договориться со всеми можно, — он смущенно улыбнулся. — Я в камере чемпион по нардам. Можно я заберу? — он беззаботно спрятал мои сигареты в карман. — А то заняться совершенно нечем. И еще… я тут до Ариночки, секретарши моей, дозвонился, попросил ее книги мне собрать и записи мои. Привези мне их в следующий раз, а? Пока тут сижу, хоть монографию закончу.
Я в ответ на это беззвучно взбесился:
— Как мне тебя защищать, если ты мне вообще не помогаешь?!
— Ну ты же адвокат — вот и придумай…
Глава 4
Семья Фарафоновых
Старогорск
Оксана выключила фен и, замерев, прислушалась к звукам, доносящимся снизу. Ну да, это телефон! Он ей позвонил, ну наконец-то… Опрометью девушка бросилась на первый этаж, но уже на лестнице остановилась:
— Да, папа. Хорошо, папа. Я ему обязательно передам… — это опять не ее. По телефону разговаривала мать и уж точно не с ним.
Медленно, еле передвигая ноги, словно ей было не восемнадцать, а восемьдесят, Оксана вернулась к себе. В комнате она прислонилась спиной к двери, закрыла лицо ладонями и, тонко заскулив, собралась уже расплакаться от обиды на него, от злости на свою слабость и на весь этот несовершенный мир. Но тут же одернула себя — сейчас нет времени на слезы, нужно хотя бы до Настьки доехать.
Через сорок минут она снова спустилась в холл и придирчиво рассматривала себя возле большого зеркала: одета просто, но стильно, минимум косметики, но глаза подкрашены. Идеально гладкие волосы благородного каштанового оттенка расчесаны на косой пробор.
— Дочь! — услышала Оксана голос матери из кухни и даже вздрогнула от неожиданности.
Маман была во всей красе: в строгом деловом костюме, со сложной прической и тщательным макияжем, она стояла, опершись спиной о холодильник, и курила, сбрасывая пепел в миниатюрную вазочку китайского фарфора. Пепельниц в доме не держали.
— Дочь, — повторила она, когда Оксана подошла, — кто сказал, что нет человека — нет проблемы?
— Сталин, мам, — вздохнула Оксана и сунула матери блюдце попроще, — кто звонил? Дедушка?
— Дедушка. Пообещал, что, когда его выпишут из больницы, он убьет нашего папу. Самолично и с особой жестокостью.
— Ты все из-за тех монет переживаешь? Да ладно тебе, мам, все равно никто никогда не докажет, что это была взятка. Пройдет пару недель, и они еще сами папу назад позовут, прибегут как миленькие…
Мать вдруг резко схватила Оксану за плечо и повернула лицом к себе:
— Запомни, Оксана, — глаза ее при этом стали холодными, будто разговаривала она не с любимой дочерью, а с одним из своих подчиненных, — раз и навсегда запомни: это была не взятка. Даже думать так об отце не смей, ты меня поняла?
— Да все я понимаю, не маленькая… — мать все еще сверлила ее пазами, и Оксана решила поскорее убраться из дома. — Ладно, мне пора.
