Мы разговаривали в допросном кабинете следственного изолятора номер один, больше известного в народе как «Кресты». Следователь по Славкиному делу только что зачитал ему обвинение, и в принципе никаких преград к освобождению под подписку о невыезде быть не должно. Ну это я потом еще один на один пообщаюсь со следаком, а пока что я выгребал из объемистых пакетов гостинцы от мамаши Красильниковой.
— В общем, Славик, у хозяина совсем не сладко. Бросал бы ты свою наркоту: ты же не глупый пацан вроде, в институте вон учишься…
— Ага… на юрфаке! — тяжко вздохнул Славик. — Я раньше думал, следователем пойду, а, оказывается, туда с судимостью не возьмут. Придется адвокатом…
Допросный коридор я всегда старался миновать быстро, не оглядываясь по сторонам и ничему не удивляясь, но тут невольно даже на месте остановился и похож стал, наверное, на девочку-практикантку, в первый раз сюда попавшую. Мимо меня контролер вел мужчину лет тридцати-тридцати пяти, но выражение его лица… ей богу, покойники иногда живее выглядят. Задержанный шел, с трудом перетаскивая ноги, так, чтобы не потерять по дороге ботинки без шнурков. Брюки были ему чуть широковаты и без ремня норовили сползти вниз. Задержанный сзади поддерживал их руками, скованными наручниками. Я отошел к стене, пропуская парочку. И следом мимо меня проплыл Вова Лихачев — знакомый опер.
— О! Лихачев, место встречи изменить нельзя!
— Никитин… — Вова окинул меня взглядом и нехотя, как мне показалось, пожал мою протянутую руку. — Ну здорово. Какими судьбами?
— С клиентом общался. Твоего, что ли, ведут? — я кивнул на задержанного. — Вы тут что, совсем озверели? Вы что с человеком сделали?
— А ты к нему в защитники набиваешься? — огрызнулся Лихачев. — Да этого еще даже в камеру заселить не успели — свеженький.
— А чего тогда он такой пришибленный? Под дурью?
— Под какой дурью! Он профессор, между прочим… Жену грохнул, вот и переживает, наверное. — Лихачев тут же решил, что сказал лишнее. — Ладно, побежал я.
— Бывай.
К семи часам вечера центром моей квартиры стал журнальный столик с телефоном.
В течение дня я несколько раз порывался позвонить Кате, останавливала только догадка, что утренний звонок был ее очередной уловкой. Но в то же время меня убивала мысль, что ей действительно нужна моя помощь.
В какой-то момент я даже представил, что Катя точно так, как я сейчас, гипнотизирует телефон: интересно, у кого нервы сдадут первыми — у меня или у нее?
В восемь я понял, что Катя звонить не собирается. В восемь тридцать перестал смотреть на аппарат. Она позвонила в три минуты десятого и после недолгих приветствий обронила:
— Я ждала, что ты перезвонишь мне утром.
В ее голосе послышался упрек — меня это даже рассмешило: на что она, собственно, надеялась?
— Ну извини, я был слегка занят. Ты же не думаешь, что я бы бросился тебе перезванивать, едва услышав твое сообщение?
— А почему бы и нет? — открыто усмехнулась Катя, но сразу спохватилась. — Ладно, Леш, извини, конечно, я не думала. Ну как у тебя дела? Что нового?
Подобные вопросы в Катином исполнении выглядели настолько фальшиво, что я психанул:
— Слушай, ты же просто так никогда мне не звонишь, так что давай сэкономим время: что тебе нужно?
— Ничего, — растерялась она, — просто захотелось поговорить… Леша, а почему такой тон? Я надеялась, что ты хотя бы извинишься, хотя бы попытаешься объяснить, почему за эти полгода даже не позвонил ни разу! Но ты, похоже, и имени моего не вспомнил. Ладно, извини, что побеспокоила.
Ответить я ничего не успел — в трубке пошли короткие гудки, да я и не знал, что мне ответить. Это я должен извиняться?
— Это я должен извиняться? — спросил я через пятнадцать секунд, когда набрал Катин номер, а она сняла трубку.
— А кто — я? — у нее даже голос зазвенел от возмущения. — Это не я тебя соблазнила, бросила и умотала в другой город!
— Кто кого соблазнил, еще разобраться надо… — я попытался вспомнить события полугодичной давности. — А бросил тебя только потому, что ты меня разве что прямым текстом не попросила тебя больше не беспокоить.
— Я?! — ужаснулась Катя. — Знаешь что… Дурак ты, Леша.
Она снова бросила трубку, не дав мне сказать, а я, путая кнопки, опять набрал ее номер:
— Это почему дурак? — потребовал я объяснений.
— Да потому что! Ты что, баб только на картинках видел? Понимаешь, Леш, — тон Кати резко сменился и она заговорила, волнуясь, даже, пожалуй, оправдываясь: — Когда женщина говорит, что не хочет тебя видеть, это не значит, что она не хочет тебя видеть вообще. Просто в конкретный момент она… не в том настроении. Настроение сменится, и она, скорее всего, передумает. Понимаешь?
Сбылась-таки мечта идиота: Катя Астафьева позвонила — сама позвонила! И пусть завуалированно, но признала, что была не права. Только ненатурально как-то все это было. Та Катя Астафьева, которую я помню, скорее отгрызла бы себе руку, чем первой пошла на перемирие.
— Ну, допустим, понимаю, — пробормотал я, — но если так, то почему ты не брала трубку, когда я тебе звонил? Я ведь звонил тебе!
— Ты мне звонил? — изумилась она и снова начала осыпать меня упреками: — Наверное, ты звонил на старый мой номер, хотя мог бы подсуетиться и узнать новый мобильный, домашний и рабочий. Хотя бы через приятеля твоего — Ваганова.
Нет, она все-таки неисправима: все равно виноватым остался я. Юра Ваганов действительно был моим приятелем и в то же время непосредственным начальством Катерины — она следователь Следственного комитета. В то время, когда вспыхнул наш с Катей недолгий роман, мы с Вагановым рассорились. Причем из-за Катьки и рассорились, еще раз подтверждая теорию, что все войны происходят из-за женщин. Позже мы с Юркой, конечно, примирились, хотя тему Катерины всячески при общении избегали, потому и не спрашивал я у него ее телефоны.
— Леш, — устав, видимо, ждать моего ответа, пропела Катя. Голос у нее был сладкий, что называется, приторный, — чем ты занимаешься? Какие на вечер планы?
— Катюш, у меня все вечера проходят тихо и однообразно: сейчас почищу зубки, а потом баиньки. Ну а ты что делаешь?
— Скучаю. Лежу в ванной. Слышишь, вода шумит?
— Слышу, — разговор становился все более интересным. — И что же, во всем Старогорске не нашлось достойного, с которым ты могла бы поговорить, лежа в ванной?
— Пошляк! — констатировала Катя и вздохнула: — Представь себе, не нашлось. С нашими комитетскими о чем говорить — о работе? Так если еще и вне конторы о ней говорить, то запросто свихнуться можно. А другие темы себя изживают, не успев начаться.
— А Ваганов? — поддел я. — Ты же так им восторгалась еще недавно.
Катя в ответ чуть не зашипела:
