Приехавшую Мирославу Наполеонов спросил, не скрывая злорадства:
– Ну что, проголодалась?
– Нет, – беззаботно отозвалась она.
– Заезжала в кафе? – подозрительно спросил Шура и покосился на Мориса, прекрасно зная, что тот не одобрял перекусы вне дома.
– Нет, не в кафе. Меня накормила одна добрая душа и даже дала с собой. – Она плюхнула на стол пакет.
Шура чуть ли не выхватил его из рук Мирославы и стал вытряхивать на стол содержимое.
– О! Пирожки! – воскликнул он радостно и, схватив первый попавшийся, сразу стал его жевать.
– Хотя бы на блюдо положили бы! – рассердился Морис и достал красивое, овальное, ослепительно белое блюдо с маленькими розочками по краям.
– Какая разница, откуда есть, – ответил ему Наполеонов с набитым ртом.
Морис, закончив резать салат, тоже попробовал пирожки и похвалил:
– Вкусные.
– А кто эта добрая душа, что так щедро снабдила тебя провизией? – спросил Шура после того, как не менее пяти пирожков удобно расположилось в его животе.
– Подруга твоей обвиняемой, – отозвалась Мирослава.
– Обвиняемой?! – Шура чуть не подавился шестым пирожком. – Какая такая подруга?! Серафима Усатова?
– Нет, как ты мог на нее подумать? – с укором проговорила Мирослава.
– Но больше у нее нет подруг! Не Эльвира же Лукина напекла все это?! – Он обвел рукой блюдо с пирожками.
– Нет, не Эльвира.
– Да кто же тогда?! Не вей из моих нервов веревки! Отвечай!
– Ишь, раскипятился, – усмехнулась Мирослава, – девушку зовут Катя. Они с Идой, хотя тогда все звали ее Зинаидой и проще Зиной, вместе учились в школе.
– А где эта Катя сейчас?
– В Кутузово.
– Ты что, опять в такую даль ездила? – спросил Наполеонов недоверчиво.
Мирослава кивнула.
– Зачем?
– В первую нашу встречу я обещала Кате, что сообщу Иде о ее желании возобновить общение с ней.
– И что?
– С Идой мне поговорить не удалось, вот я и решила поехать в Кутузово и все рассказать Кате.
– Рассказала?
– Как видишь, – Мирослава кивнула на пирожки.
– И что в итоге?
– В итоге сытый следователь, – рассмеялась Мирослава.
– Тебе бы все хихоньки да хаханьки, – обиделся Шура.
– Наполеонов! Ты чего так расстроился?
– Я не расстроился! Просто ты мне даже ничего не сказала.
– Говорю теперь.
– Теперь, – вздохнул Наполеонов и принялся доедать пирожок. После чего спросил: – И чего теперь?
– Ничего. Дай мне лучше телефон адвоката Болотовой.
– А я его знаю?
– Узнай.
– Зачем?
– Катя хочет навестить школьную подругу.
– Зачем?
– Что ты заладил, зачем да зачем! – рассердилась Мирослава. – Если Катя хочет проявить участие, то это ее право. А Болотовой поддержка сейчас не помешает.
– Значит, ты считаешь, что гражданкам, которые бьют ножом в живот беременных, нужна поддержка?
– Нужна в том случае, если ты не хочешь, чтобы Болотова совсем озлобилась и стала человеконенавистницей со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами.
– Не хочу! – буркнул Шура.
– Тогда будем считать, что мы с тобой пришли к единому мнению.
– Еще скажи к консенсусу!
– Не скажу.
– Ладно, узнаю я телефон адвоката, – сдался он и добавил: – Но не из-за пирожков.
– Конечно, нет, – легко согласилась Мирослава, – только из-за человеколюбия.
Шуре надоело с ней спорить, и он махнул рукой.
К тому же именно благодаря ее усилиям было раскрыто очередное дело.
За окном шел снег. И хлопья, кружившиеся в воздухе, были такими огромными, что казалось, будто кто-то выпустил на волю бессчетное количество белых бабочек.
После ужина всех, в том числе и Дона, потянуло на улицу. Друзья вынесли стулья и, поставив их на крыльце, уселись под козырьком. Дон запрыгнул на колени к хозяйке и стал тереться головой о ее руки, пока она не начала его гладить.
– Как красиво! – тихо выдохнул Морис.
– Да, – согласилась Мирослава, – и пахнет весной.
– Свежим вкусным огурчиком, – добавил Шура, – мне даже есть захотелось.
Морису и Мирославе стало весело, и они рассмеялись. Шура посмотрел на них строгим взглядом, но потом не выдержал и расхохотался вместе с друзьями.
До детективов дошел слух, что между Бэллой Петровной и братом отношения после всего случившегося стали натянутыми. Эльвира и вовсе сняла себе квартиру и покинула дом, где прошли ее детство и юность. И только Вадик, говорят, не отвернулся от дяди и даже пожалел его.
Так что, выходит, был прав Федор Иванович Тютчев, сказавший:
«Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется…»
