Письмо с войны
Здравствуй, Андрюха!
Только что сегодня отправил вам письмо. А тут от тебя пришло – я очень рад. Передал от тебя привет Анвару Хамзину и Олежке Онищуку.
У меня всё нормально, только недавно «жучка сдохла», трёх мужиков потерял, ошибки для первого класса, а вернее, то, о чем мы всегда говорили: ребята – не спите. Чапаев по этой же причине погиб. Но мало что поняли. Через два дня вышли снова, и те же яйца, только вид сбоку. Только вину страшную чувствую, что не смог вовремя по башке настучать или обкормить таблетками от сна (есть такие).
А потом немножко попотеть пришлось, ночь наступила, связи нет (соответственно, и авиации), и боеприпасов негусто, на ГП-25 по 4 штуки на всю ночь.
Больше всего боялся миномёта из «зеленки», духи на машинах уже подъезжали. И если бы не авиация, к 22.00 прошла связь, то бог его знает, чем бы всё это закончилась.
Пришли «СУшки» и отыгрались на «духах». Связь отличная, а мне всё кажется, что я тихо говорю. Радист говорит: «Да я вас отлично слышу». Короче, разогнали… а район тот, где Серёгу Кубу убили, «духи» наглые там, ужас. К утру эвакуировались.
Сейчас готовлюсь отыграться, ночной <прицел> прибил, тут их вообще всерьёз не принимали, насадок не использовали, а ведь в основном ночью война идёт. Вот такие дела.
На этом заканчиваю. Пиши, Саша.
31.05.87.
Во время того боевого выхода три бойца были выставлены в охранение на тактическом гребне и уснули. Все трое.
Их зарезали тихо и бесшумно. Утром выяснилось, что группа окружена и к душманам подошла помощь со всеми вытекающими последствиями.
Глава 22
Наступила осень. В армии она приходит не с началом сентября, а только после окончания проверки и получения молодого пополнения. Штурмовщина перед сдачей военных дисциплин нас вновь не коснулась, но зато предстояло своевременное завершение построенных объектов – новой казармы и шестнадцатиквартирного жилого дома.
В тот день ответственный за новую казарму старший лейтенант Старченко заступал в наряд и ушёл пораньше. Я должен был лишь изредка заглядывать на объект для общего контроля. Вот и зашёл. Там уже, заложив руки за спину, прохаживался подполковник Астахов. Он что-то недовольно разглядывал под потолком. Бойцы по причине присутствия замкомбрига трудились с удвоенной силой. Астахов повернулся в нашу сторону и громко скомандовал:
– Ну, ты, недоносок сраный! Иди сюда!
Я посмотрел по сторонам, чтобы определить, кто же из солдат ему понадобился и чем так не угодил. На меня сочувственными взглядами смотрели бойцы. Странные предчувствия охватили меня и тут же подтвердились:
– Ты, ты, старший лейтенант, – продолжал оскорбления подполковник.
Я сделал два шага в его сторону и представился:
– Старший лейтенант Бронников.
– Тьфу, бл… я тебя со Старченко перепутал, – надменным тоном продолжил Астахов и тут же вышел. После его ухода возникла неловкая пауза.
– Товарищ старший лейтенант, мы знаем, что он мудак, – попытался выразить своё уважение ко мне кто-то из старослужащих. Что я мог ему ответить? Даже любитель поиздеваться над младшими офицерами «Федерико Аморалес» не опускался до таких солдафонских выходок. В спецназе я не помню, чтобы подобное бывало. Ни до, ни после этого инцидента. Каждый из старших офицеров вполне понимал, что вся тяжесть выполнения боевых, даже самых невероятных и опасных, задач лежала на командирах групп, и относился к этой категории с уважением, хотя и не особо церемонились в случае, выдавая нагоняй.
Для меня в тот момент оказалась более важной реакция моих подчинённых. Она выразилась в моральной поддержке, а могло быть и злорадство. В другой раз момент истины наступил, когда я случайно услышал разговор двух бойцов:
– Сегодня напьемся?
– Давай, а кто ответственный по батальону?
– Бронников.
– Не-а. Тогда завтра. Завтра будет лейтенант «Имярек».
Тогда я понял, что уважаем, а это дорогого стоит. Я помню всех своих солдат и точно знаю, что они свой долг перед Родиной выполнили в целом честно и сполна.
Отношения между офицерами и солдатами во многом основывались на доверии. Рядовой разведчик был не только подчинённым, но членом команды под названием «разведгруппа специального назначения». В повседневной службе доверие оправдывалось не всегда, в боевой работе – без исключений. Нередко командир группы, роты, а то и комбат обращались к бойцу по имени, но тот же солдат за скотский поступок мог и по зубам получить.
Показателен случай, когда старший лейтенант Серветник поймал своего солдата Салахова пьяным.
– Что пил?
– Брагу.
– В чём ставил?
– Во фляжке.
– Неси.
Принёс раздутую двадцатилитровую канистру. Ясно, что пил не один, но остальные не попались. Серветник принялся долго и нелицеприятно отчитывать Салахова. Тот слушал, слушал, а потом и говорит: «Товарищ старший лейтенант, дайте мне лучше пару раз по морде, да я пойду». На том и порешили.
С началом учебного периода были сформированы ещё два отряда разведки. Один из них остался кадрированным, или «портфельным». Оба по бумагам считались отдельными воинскими частями и имели свои номера. Соответственно, были укомплектованы офицерами и солдатами. Для этого и предназначалась новая казарма. Так же были заселены 16-квартирные дома.
Прапорщик Паздников, как только появился в части, тут же получил прозвище – производное от его фамилии, в которой вторая буква была заменена на «и». Как говорится, ничего личного или обидного в этом не было. Таков был циничный армейский юмор. К тому же новообразованное слово на нашем жаргоне вовсе не считал ругательным. Было у него ещё одно прозвище – «жопа». Так уж получилось, что на прыжках, опускаясь на парашюте, он задницей сломал ограждение пункта управления прыжками. Парень он был толковый, подлостей не совершал, а поэтому все его уважали. Ещё он был заядлым охотником.
Охота была ещё одним – самым здоровым – из немногих развлечений. Благо, для этого не надо было прикладывать особых усилий. Достаточно выбраться на противоположный, лесистый склон «долины смерти» за боровой дичью. На озерцо долины Алакой – за водоплавающей. В зимнее время комбриг выделял машину для организованной, коллективной охоты на диких коз, а частенько ездил вместе со всеми и сам. Те, кто не баловался с охотничьим ружьём, ехидно похахатывали: «разве это охота? Вот когда ей охота и ему охота – вот это охота!» Но в этот раз охотничье ружьё имело другое предназначение.
Всё началось со скандала в квартире прапорщика Карецкого, который жил в этом же подъезде, только на первом этаже.
– Убью, сволочь! Тварь! – орал прапорщик, и его вопли сопровождались грохотом падающей мебели, звоном разбитой посуды и дикими криками жены.
