Майор Федоров был толковым офицером, спокойным по характеру и знающим своё дело в совершенстве. Под его началом нам предстояло подготовить, по просьбе председателя совхоза села Хара-Бырка, несколько силосных ям. Зимой, по мёрзлому грунту, проще всего это сделать взрывным методом, то есть подорвать несколько фугасов, расположенных определенным образом.
Бойцы подкапывали небольшие ямы и устанавливали заряды. В мои обязанности входило протянуть сеть из детонирующего шнура и подсоединять к тротиловым шашкам. Начальник военно-инженерной службы только проверял правильность установки. Признаться, я с волнением ожидал результатов проверки, но всё было сделано правильно.
В Рязанском воздушно-десантном училище минно-подрывное дело изучалось не так глубоко, как, например, в Каменец-Подольском военно-инженерном училище, но вполне достаточно для выполнения диверсионных задач. В случае необходимости группа могла усиливаться солдатами или даже офицерами роты минирования.
После того как всё было ещё раз тщательно проверено, я подорвал заряд. Взрыв нескольких десятков килограммов тротила выглядел внушительно. Этот момент я запечатлел на фотоплёнку, нажав одновременно на кнопку и фотоаппарата, и подрывной машинки КПМ. Фотография эта у меня сохранилась, хотя и плохого качества. Первая силосная яма была готова. Оставалось лишь слегка её подчистить, но это уже была не наша задача.
Много лет спустя по одному из центральных каналов телевидения я увидел репортаж о судьбе необычного бомжа. Он был бывшим офицером СпН ГРУ. Лицо мне показалось знакомым. Я с трудом узнал его. Это был начальник военно-инженерной службы майор Фёдоров. Больше о его судьбе мне ничего неизвестно.
Несмотря на дневное время, свет в комнате был включен. Окна общаги упирались в крутой склон сопки, поэтому даже в ясную и солнечную погоду в барачных отсеках всегда было темно.
В дверь комнаты, где жил Барсуков, громко постучали. Это мог быть только боец. Свои всегда врывались без церемоний, поэтому обитатели хором, не сговариваясь, заорали, предлагая стучавшему пойти не только обратно, но и ещё дальше, и не совсем в том направлении, откуда тот пришёл. Тем не менее дверь отворилась, и в клубах синего дыма, как джинн из известной сказки, возник посыльный по штабу. Понимая, что это за кем-то из нас, замерли в ожидании. Чтобы прекратить немую сцену, Миша Шоломицкий рявкнул:
– Ну!
– Старший лейтенант Барсуков к начальнику штаба.
Наскоро приведя себя в порядок и произнеся пространный монолог, в котором не было ни одного легитимного слова, Володя ушёл, а мы, изнывая от нетерпения, остались ждать – срывалась долгожданная партия преферанса.
Вернулся он быстро и какой-то слишком серьёзный. Из его сбивчивого рассказа мы поняли, что его отправляют на боевое разминирование куда-то в район села Единение.
Было неясно, что Барсукову предстояло обезвреживать, но через пять минут он должен прибыть в автопарк, где его уже ждали три бойца со всем необходимым для разминирования.
Володька закончил Каменец-Подольское военно-инженерное училище, поэтому установка различного рода взрывных устройств, а равно их обезвреживание было его прямой военной специальностью в полном соответствии с дипломом. Старшим группы был недавно назначенный начальник инженерной службы капитан Лотоцкий. Самым непостижимым образом в составе команды оказался начальник химической службы майор Матросов, чем нагнал жути как на участников предстоящего разминирования, так и на окружающих. Несмотря на присутствие главного «химика», никакого химического снаряжения придано не было, не было даже противогазов. Это как раз и вызывало недоумение.
Лейтенант Барсуков и старший лейтенант Хмелев
Здоровый цинизм, основным рефреном которого являлись прибаутки вроде таких, как: «сам не лезь первым, лучше отправь молодого (бойца)» или «осенью нового (бойца) пришлют, а тебе ещё Родине служить и детей рожать», – играли существенную роль в облегчении службы. В действительности было всё с точностью до наоборот. Офицеру проще было самому выполнить опасную и сложную работу, чем поручать её подчинённому, а потом отвечать за его здоровье или жизнь перед родственниками, начальством и собственной совестью.
Без особых задержек и обычных для таких случаев нестыковок автомобиль с группой немедленно убыл на выполнение ответственного и рискованного задания. Проводов не было. Провожать мужа или отца публично считалось правилом плохого тона. Это делалось только наедине и не далее домашнего порога. На какую бы опасную работу или командировку жёны ни провожали мужей, плача и стенаний я лично не видел – не принято было на людях проявлять свои чувства.
Офицерские жёны – это особая категория женщин. Их у нас в части почему-то называли «волы», а боевых подруг – соответственно, «волы в законе». Однажды офицер связи старший лейтенант Быстров по прозвищу «Зяма» как-то, будучи в отпуске на Чёрном море, впал в такой восторг, что прислал телеграмму в общагу с одним единственным словом «волы!!!». Почему волы, никто не знал, но с тех пор так и повелось.
Несмотря на то что «волы в законе» вполне понимали, каким опасным и рискованным делом занимаются их мужья, относились к этому внешне спокойно. Мне думается, что это было не от особого мужества, хотя, конечно, не без этого, а главная причина была в другом. Как правило, замуж они выходили очень рано, ещё в училище за курсантов, и не имели иного жизненного опыта, считая свой образ жизни нормой и обычным делом. Как принято говорить, «все тяготы и лишения воинской службы» домочадцы переносили достойно и наравне с мужьями. Каким бы тяжёлым ни был быт, он был общим для всей семьи офицера, а терпеливое ожидание – это залог благополучного возвращения мужа и отца. Глупо идеализировать личные отношения, бывало всякое, но я не помню случая, чтобы жена с детьми бросила мужа и уехала из городка против его воли даже в самую суровую зиму.
Показателен момент, как домочадцы наблюдали за совершением парашютных прыжков. Площадкой приземления, а зачастую и «подскока», была долина Алакой, которая была видна как на ладони со склона сопки, где располагались офицерские дома. Как только первый вертолёт взлетал с первой партией парашютистов, почти все жёны тут же, как бы случайно, выходили на прогулку.
На самом деле парашютные прыжки – дело достаточно заурядное и риска особого не несли, тем не менее происшествия, а то и катастрофы бывали. Однажды у прапорщика Шипицина случился глубокий перехлёст купола, и он спускался, почти падал, с большой и опасной для жизни скоростью. Офицеры на площадке приземления не растерялись и сумели подсечь его парашютным брезентовым столом, иными словами, перевели вертикальную скорость падения в горизонтальную. Парашютист остался цел и невредим.
Парашютные прыжки. Долина Алакой
