– Ну нет, я ведь Хранитель! Я ведь и строгим могу быть, если надо. Но, знаешь, в общем-то это она неплохо придумала…
– А я что говорю? Вот, уже началось! – засмеялся Иоанн. – Впрочем, должен признаться, брат Юлиус, я от твоей Юльки без ума.
– Ты… Ты это серьезно, брат?
– Совершенно серьезно.
– Вот уж не ожидал!
Аня задумалась.
– Мы с тобой все-таки отличаемся: ты рыжая, а я русая. А если ты еще намажешься, так мы и совсем разными станем.
– А давай мы тебя тоже в рыжий цвет перекрасим и косу твою отрежем!
– Нет уж, Юленька, на это я ни за что не соглашусь. Да меня бабушка убьет, если я к ней явлюсь рыжая.
– Родную сестру хотят драть, а она не может косой ради нее пожертвовать! Анька, это не по-христиански!
– Какая благочестивая христианка! Ну, ладно…
– Анна, не смей! – воскликнул Иоанн.
– Аннушка! Золотко, ты согласна? – Юлька кинулась на шею сестре.
– Погоди, Юль, я не договорила еще. У тебя деньги есть?
– Есть немного, баксов двадцать.
– И у меня есть сто долларов, которые мне папа дал на расходы. Только я не знаю, много это или мало. На парикмахерскую хватит?
– Хватит. И что?
– Мы с тобой пойдем в парикмахерскую и там попросим мои волосы подрезать так, чтобы были вровень с твоими.
– Ура! И покрасить?
– Да. Твои – в обратный цвет. Я помню, ты говорила, что это можно сделать.
– Конечно, можно! Здоровско ты придумала, сестренка!
– И еще одно условие: после этого мы обе волос уже не стрижем, пока у нас снова не вырастут косы. Согласна?
– Согласна! Ты мне нравишься гораздо больше меня, так что я ничего не проиграю. Я согласна даже вот на что: я больше никогда в жизни не буду краситься… лет до шестнадцати.
– И на том спасибо!
– Я только себе веснушек подрисую побольше. Можно?
– Рисуй! – великодушно согласилась Аня.
– А что мы с тобой наденем сегодня? Мы ведь наши одинаковые джинсы утопили!
– Может, пойдем на причал и поищем? Вдруг их выбросило на берег.
– Некогда! Мы сегодня наденем наши голубые платья. Когда я покрашу волосы в обратный цвет, мне голубое будет еще больше к лицу. Ну, папочка дорогой, тебя на ужин ждет сюрприз! Юль, а тебе от бабушки очень попадет?
– Если ты ей скажешь, что это из-за тебя, может, и нет.
– А как я ей это скажу?
– Папа обещал, что бабушке скоро поставят телефон.
– Раз сказал – значит поставят!
– Вот бабушка позвонит, и ты ей сама все объяснишь. И прощения попросишь, что из-за тебя мне пришлось волосы остричь!
– Ладно уж, попрошу. Я в последнее время только и делаю, что у всех прошу прощения.
– А раньше что, никогда ни у кого не просила?
– Не-а.
Юлька задумалась, а потом вдруг спросила:
– Ань, а ты в какой класс перешла?
– Ты знаешь, – смутилась Аня, – я должна была бы перейти в шестой, но у меня в семь лет была скарлатина с осложнением, и я из-за этого в школу пошла только с восьми лет. Так что я пойду в пятый класс.
– Вот хорошо!
– Чего ж тут хорошего, Полианна ты моя?
– А то, что я в третьем классе два года сидела и теперь тоже иду в пятый! Если бы тебе не надо было уезжать, мы бы в один класс пошли. Представляешь, как здорово? Мы сидим на одной парте, и когда меня вызывают – ты вместо меня идешь к доске отвечать! Блеск! Сколько бы у меня пятерок появилось – папочка бы на подарки разорился!
– Не выдумывай. Я бы на такое никогда не пошла. Это обман.
– Голубь, а не сестра!
Ангелы следили за ними с интересом: оба еще не представляли, что может получиться из затеи сестер.
Бесов сегодня поблизости не было, поскольку накануне они все были наказаны, и не только Ангелами. Прыгуна Жан выпорол как сидорову козу за то, что тот упустил из-под своего влияния Юльку. От него же порка досталась и минотаврам, ведь они всю крестовскую войну отсиживались в подвале за картами – не военными картами, конечно, а игральными. Михрютке Жанна со злости перебила две средних левых лапы: она не могла ему простить, что он так и не сумел отравить сестер. Жану Кактус оторвал хвост за то, что тот не предупредил его о прибытии на остров могучего Ангела-богатыря Иоанна Псковского, нанесшего такой страшный урон крестовской бесобратии. Но и Кактусу крепко влетело от бесовского князя Ленингада за позорно проигранную битву при сарае. Попало от него и «отморозкам» – за невмешательство. Чтобы закончить этот перечень репрессий, упомянем, что и самому Ленингаду досталось. Он был вызван к самому главному нижнему начальству и там получил выговор за то, что по его недосмотру один из самых черных людей Санкт-Петербурга был вынужден покинуть вверенный ему город. Имелся в виду скромный сторож гребного клуба «Лига», скрывшийся в неизвестном направлении. Один лишь мелкий бес Недокопка увернулся от наказания, поскольку еще во время битвы Ангелов с бесами выкопал себе окопчик в тихом садике Дома ветеранов не то войны, не то сцены да там и отсиживался по сию пору: у Акопа, таким образом, оказалось два Ангельских дня подряд.
В доме в этот день с утра стояла необычная тишина. Дмитрий Мишин с Акопом уехали к Сажину, и они все вместе продолжали утрясать вчерашнее происшествие.
Жанна не выходила из своих комнат. За ночь мигрень у нее не прошла, а разыгралась еще хуже: похоже, сестрички становились ее постоянной головной болью.
Девочки позавтракали и отправились по своим таинственным делам.
Над ними летели Ангелы-братья Иоанн и Юлиус.
Да еще по земле за ними незаметно следовали все мишинские охранники во главе с Павлом Ивановичем, исполняя строжайший приказ Дмитрия Сергеевича.
И только далеко-далеко позади за ними брело небольшое стадо «быков»-минотавров, и на пушечный выстрел не думая приближаться к опасным отроковицам.
Девочки о слежке не догадывались, а потому чувствовали себя настоящими заговорщицами и очень веселились, направляясь в парикмахерскую.
А вечером состоялся торжественный выход сестер Мишиных к ужину. Девочки вошли, можно сказать, вплыли в столовую, держась за руки и с подозрительно невозмутимыми лицами. У них были одинаковые русые прически и одинаково чистенькие личики с веснушками на носу и на скулах – свои веснушки Юлька нарисовала светло-коричневым карандашом. Обе были одеты в одинаковые голубые платьица. При ошеломленном всеобщем молчании сестры обошли большой обеденный стол, с двух сторон подошли к отцу, одновременно наклонились и поцеловали его – одна в правую, другая в левую щеку и в один голос скромно и нежно произнесли:
