Однако 30 ноября начальник штаба главковерха Алексеев препроводил генералу Рузскому письмо Белецкого, прибавив, что «с своей стороны вполне разделяю соображения, изложенные в означенном письме»
[969]. Сложилась непростая ситуация: Алексеев пошел на поводу у Белецкого, не зная о масштабности его планов; Рузский не мог доложить этих планов официально, так как ему пришлось бы осветить свои источники информации, которые могли не понравиться Михаилу Васильевичу. В течение недели после получения письма Рузский тянул с ответом – вероятно, он не был уверен в том, что Алексеев его поддержит против МВД. Однако это ожидание было не случайным. Во второй половине ноября, после того как до штаба Северного фронта дошла информация об инициативах Белецкого, в Петроград для выяснения ситуации выехал Батюшин. Вероятно, его ответа ожидал командующий Северным фронтом.
7 декабря 1915 г. Батюшин отправил Рузскому телеграмму. Обращение на «ты» и стилистика документа говорит о высокой степени доверительности, дружеском характере отношений между отправителем и адресатом. Батюшин здраво отметил хитрость руководства МВД, заключавшуюся в том, что Алексеев счел предложение Белецкого «облегчающим дело» в силу того, что значительно выросла «за последнее время масса жалоб на несправедливые и неосновательные высылки, доходящие до высших сфер»
[970]. Контрразведчик рекомендовал частично принять предложение Белецкого: «Признать желательным распределять высылаемых по усмотрению совещания, но не признать возможным выдавать им (политическому сыску. – В. Х-Г.) всех сведений о высылаемых, так как эта часть связана со сведениями оперативного характера»
[971].
Батюшин отметил, что генерал-квартирмейстеру неизвестно письмо Алексеева и что, «несомненно, вопрос по письму Белецкого будет окончательно разрешаться по управлению генерал-квартирмейстера, и тогда все это будет весьма полезно»
[972]. Речь шла о генерале Леонтьеве, генерал-квартирмейстере ГУГШ и яром противнике вмешательства политического сыска в военные дела.
В тот же день, 7 декабря, Рузский выразил Алексееву свое полное несогласие с предложением Белецкого
[973]. В качестве аргументов он отметил, что директор ДП МВД смотрит на высылку, как на карательную меру, между тем как армейское начальство видит в ней профилактическую – отнять у высылаемого возможность вредить интересам армии
[974]. Рассуждая о возможности передачи жандармам контрразведки, Рузский отмечал их якобы непрофессионализм в данной сфере: «Считаю долгом ответить, что чины жандармской и общей полиции не могут никоим образом успешно исполнить порученных им обязанностей по контрразведке за недостатком специальных знаний и навыка; доказательством служит то обстоятельство, что контрразведка фронта в своей работе наталкивалась неоднократно на непринятие никаких мер против заподозренных в шпионстве начальниками жандармских управлений, когда у них имелись достаточные сведения (дела Бредриха, барона Радена, барона фон Мирбаха, Нилендера, Расмана, Грегуса, Фрейната, барона Остен-Сакена, барона Розена и других, высланных в последнее время из Прибалтийского края)… Только со времени сформирования контрразведывательного отделения при штабе моего фронта производится очистка от вредных элементов»
[975].
По поводу последнего тезиса Рузского отметим, что за две недели до этого Лифляндское ГЖУ в официальной переписке с РО и штабом Северного фронта уличило батюшинскую контрразведку в использовании провокационных методов, фальсификации данных и провалах в ведении дознания
[976]. Фрейнат проходил по делу Мясоедова и был ложно заподозрен военной контрразведкой в шпионаже. О ситуации с высылкой немцев из Прибалтики замечательные воспоминания оставил генерал-губернатор Курлов: «Генерал Батюшин. Его деятельность являлась формой белого террора, так как им подвергались аресту самые разнообразные личности, до директоров банков включительно… В Риге я получил телеграмму за подписью Бонч-Бруевича, в то время полковника и начальника штаба 6‐й армии, выслать по приказанию главнокомандующего губернского предводителя дворянства острова Эзель барона Буксгевдена и шесть человек местных помещиков, в числе которых был и член Государственного совета по назначению Экеспаре. Считая такую меру совершенно невозможной, тем более что в моем распоряжении не было решительно никаких сведений о вредной деятельности названных выше лиц, я запросил полковника Бонч-Бруевича о причинах высылки и получил ответ, что это составляет секрет контрразведывательного отделения»
[977].
На следующий день, 8 декабря, Хвостов написал ответ Рузскому на его письмо от 25 ноября. В письме он развел увязанные Рузским вопросы о борьбе с немецким засильем (Хвостов подтвердил и подробно описал свою деятельность в этом направлении) и о реформировании контрразведки. Здесь Рузский не смог противопоставить ничего его аргументации. Министр напомнил и личное поручение бывшего Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Русчу Моллову, и обращение морского министра с просьбой о формировании морской контрразведки, и комиссию Трусевича 1908 г., а также отметил, что начальник Генштаба генерал от инфантерии Беляев и военный министр Поливанов выразили намерение созвать Особое совещание из представителей военного ведомства и МВД о реформе контрразведки
[978]. Последнее было результатом формального обращения к ним Белецкого по поручению самого Хвостова
[979].
В тот же день, получив ответ от Хвостова, Рузский немедленно написал Беляеву и Поливанову письма практически одинакового содержания. Он апеллировал к тому, что контрразведка – структура молодая, функционирует недолго, недостатки в ее работе имеются, но ее следует реформировать только по окончании войны. Просил обоих поддержать его точку зрения, в случае если совещание будет иметь место
[980].
17 декабря Белецкий доложил в личной беседе Алексееву предложения Моллова и получил ряд замечаний на доработку. Особый акцент Степан Петрович делал на том, что «настроение в стране очень неспокойное, революционное»
[981]. Это было, вероятно, одним из аргументов для передачи контрразведки в руки политического сыска. Учитывая, что Алексеев крайне негативно относился лично к Бонч-Бруевичу
[982], руководство полиции могло рассчитывать, что это отношение он перенесет и на инициативы Бруевича по контрразведывательному вопросу. К концу декабря 1915 г. определил свою позицию и Горемыкин, в письме к командующему войсками Московского военного округа П. А. Плеве поддержавший позицию Хвостова
[983].
